Лидия Авилова - Наследники

— Ну, пришёл, так уж пей! — махнув рукой, решил князь и дружески хлопнул брата по плечу. — За догадку! — прибавил он.

— Ловко ли будет? — тихо заметил Маров. — Всё-таки он ещё дитю…

— Ну, пустяки! — успокоил его Андрей. — Я его знаю, он сразу напьётся и заснёт. У этих поросят нет меры… Чего тебе, поросёнок?

Но Дима уже завладел первой попавшейся бутылкой и с жадным, сосредоточенным лицом наливал вино в стакан.

Марова, что называется, разобрало.

— Музыки! Музыки! — молил он, закатывая глаза и прижимая руки к жилету. — Понимаешь ли ты, чего жаждет моя душа? — спрашивал он, обращаясь к соседу. — Только по этому воплю знаю я свою душу, знаю, что есть она, есть ещё, подлая!

Он драматически потряс кулаком и ударил им себя в грудь.

— Вы что смотрите на меня, Александр Петрович? — обратился он к Гарушину. — Вам не нравится моё заявление, что у меня есть душа? Повторяю вам, есть она! А вы, кажется, наверно знаете только то, что у вас есть желудок?

Он перегнулся через стол и насмешливо глядел в лицо Александра.

— Отстаньте от меня! — брезгливо ответил Гарушин. — Ваше остроумие не забавно.

— Желудочек! — ласково продолжал Маров. — Недаром, вы так часто повторяете: «У меня желудок»… А вот у меня так душа! Не веришь? — опять обратился он к соседу. — Думаешь, живёт человек всю жизнь скотина-скотиной, пьянствует, безобразничает, всё по дороге в грязь топчет, и вдруг говорит — душа! А ведь есть она! Плачет! Ты думаешь, я себя в красивом виде представить хочу? А хочешь, я эту серебряную кружку украду? Она серебряная, её заложить или продать можно, и я украду… Я могу украсть. Надо украсть — украду, надо льстить — льстить буду, надо убить… Нет, убить не могу… Струшу… Слишком я меленький, дрябленький, дрянненький… И душу в себе убить не могу… Чувствую, живёт она здесь, плачет… плачет…

— Нет, ты не плачь, — сказал сосед, слышавший только последние слова. — Ты лучше выпей.

Маров махнул рукой и подставил стакан.

— Желудочек! — сказал он, взглядывая на Гарушина, и улыбнулся ему.

— Вы пьяны! — презрительно ответил Александр.

— Где вы пропадали? — крикнул Андрей Листовичу. Тот вошёл, окинул общество смеющимся взглядом и покачал головой.

— Песенники идут! — возвестил он.

— Ого-го! — закричали весёлые голоса.

— Юрочка! Душечка! — нежно приветствовал его Маров, складывая губы сердечком. — Радость моя!

— Эк вы тут… — засмеялся Листович. — Вам, Вадим Петрович, папиросочку? Так, что ли?

— Так, прелесть моя! У-y! Душка!

Стуча сапогами и весело улыбаясь, стали входить песенники.

— Ого-го! — закричали голоса, приветствуя их. Маров вскочил и ринулся им навстречу.

— Жалобную! Слёзную! — молил он, складывая руки.

— Ребята! Сперва промочите горло, — скомандовал князь.

Когда хор запел, Маров опять выскочил из-за стола, встал к ним лицом и, вытянув руки, как крылья, плавно махал ими в такт, то приподнимаясь на цыпочки, то опускаясь вниз… Лицо его дрожало и глаза были полны слез.

Андрей пил много, и его прекрасные глаза начали щуриться и неестественно блестеть. Он не говорил, а только добродушно улыбался и крутил усы. Вдруг послышался шум, точно от падения тела, и раздался странный резкий крик. Это Дима, схватившись руками за голову, истерически закричал и упал с своего стула на пол.

— Ну, вот и завизжал! — равнодушно заметил князь Андрей. — Я сказал — меры нет.

Мальчика подняли и отнесли в соседнюю комнату.

— Безобразие! Пороть бы мальчишку! — процедил сквозь зубы Гарушин, которому крик Димы подействовал на нервы.

— А вы, желудочек, кажется, испугались? — насмешливо спросил его Маров.

— Удалую! Весёлую! — требовали голоса.

Маров бросился к песенникам и опять замахал руками… Когда в приотворённую дверь флигеля заглянул ранний рассвет, в комнате царило безобразие во всей своей пьяной, безграничной силе. Гарушин иссиня-бледный, с искажённым от страдания лицом, стоял среди комнаты и покачивался на слабых ногах.

— Мне дурно! — задыхаясь, шептал он и искал руками опоры.

— С водички разобрало. Вот так желудочек! — хохотал над ним Маров.

— Я вас раздавлю, — тихо, но злобно ответил ему Александр и начал пробираться к двери.

— Куда вы? — спросил Листович.

— Домой! Здесь общество дикарей и сумасшедших.

Но на пороге его чуть не сшиб с ног бежавший без оглядки грум.

— Князь! Князь! — звал он растерянно, с испуганным и побелевшим лицом. Он споткнулся на ступени и едва не упал.

— Ты ошалел! — гневно крикнул на него Гарушин, сторонясь и хватаясь за перила.

— Князь! — опять отчаянно крикнул грум. Он ворвался в комнату и, заглушая своим голосом пьяные песни и бестолковый гам, прокричал звонко и отчётливо: — Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются! Княгиня велела вас будить… Ещё дышит… Скорей велели, скорей! И князенка…

Песни стихли. Жуткая тишина сменила бесшабашное веселье. На пьяных лицах и в пьяных глазах мелькнуло испуганное сознание.

— Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются… — продолжал звенеть голос мальчика.

— Как же мне? — вдруг озадаченно проговорил молодой князь и попробовал приподняться. — Диму тащите… Мать будет его искать… Вот ещё… чёрт!

Но страшное известие несколько отрезвило его. Он встал и, сильно качаясь, вышел на крыльцо.

— У меня отец умирает, — сказал он Гарушину, проходя мимо него, и уже более твёрдой походкой пошёл по дороге к дому.

Пётр Иванович подъехал к крыльцу княжеского дома. Его встретил лакей с подобающим случаю печальным видом.

— Что князь? — поспешно спросил Гарушин.

— Всё в том же положении, — ответил лакей.

— Могу я видеть кого-нибудь?

— Княгиня отдыхают. Прикажете доложить княжне?

— Да, доложите, — приказал Гарушин.

Вера вышла сейчас же. Она была в широком утреннем капоте, волосы её были заплетены в косу, и в этом наряде, вся худенькая, с бледным осунувшимся лицом она производила впечатление очень молоденькой девушки. Она посмотрела на Гарушина безразличным взглядом и заговорила, как бы повторяя затверженный урок:

— Отцу не лучше, но доктор нашёл его состояние довольно удовлетворительным и сказал, что, если удар не повторится, он ещё может поправиться.

— Возложим наши надежды на Бога, княжна! — делая горестное лицо, ответил Гарушин.

Вера отвернула немного лицо и нахмурилась.

— Он приходил в себя, — продолжала она, — и спрашивал вас.

— Меня! — с неподдельным удивлением вскрикнул Пётр Иванович.

Вера отошла к окну и стала глядеть в сад. Пётр Иванович видел, как она трудно дышала, стараясь пересилить волнение, как вздрагивала на груди оборочка её блузы, отвечая биению её сердца.

— И вы хотите, чтобы я вошёл к больному? — тихо спросил он после долгой паузы, убедившись, что она несколько успокоилась.