Лидия Авилова - Наследники

Пётр Иванович Гарушин стоял в своём цветнике перед кадкой с каким-то редким тропическим растением и машинально разглядывал один листок за другим. Он был высок, худощав, приподнятые плечи торчали угловато, линия груди ввалилась, а спина слегка горбилась. Лицо, удлинённое, землистого оттенка, казалось суровым, и трудно было представить себе улыбку в холодном взгляде серых глаз и под нависшими щетинистыми усами рыжеватого цвета.

Сын его, вчера только приехавший из столицы, ещё не выходил. Он казался вчера сильно уставшим или нездоровым. Старик посоветовал ему лечь в постель пораньше.

Теперь он ждал его к кофе и уже начинал волноваться. Чтобы сократить время, он ходил по цветнику, подолгу останавливался перед каждой клумбой и поминутно поглядывал на террасу, где был накрыт стол к утреннему завтраку, по-английски.

В дверях террасы показался лакей.

— Александр Петрович ещё почивает? — громко спросил Гарушин.

— Никак нет. Идут сюда, — ответил лакей. Пётр Иванович оживился.

— А! Так подавайте, — сказал он, и лёгкой походкой, которую трудно было ожидать при первом взгляде на его фигуру, он обогнул пёстрые клумбы и поднялся по ступеням. В то же время Александр Петрович вышел на террасу.

— Выспался? — с лёгкой насмешливостью спросил у него отец, небрежно пожимая ему руку. — Ну, садись, будем завтракать.

— А ты уж давно? — вяло осведомился Александр Петрович.

— Давно! — с усмешкой ответил отец. — А тебе нездоровится, что ли? Что это ты точно варёный какой-то? Или не отдохнул?

Сын сделал гримасу.

— Я думаю, что меня накормили чем-то не… несвежим на вокзале. У меня желудок… притом, лёгкая лихорадка.

— Да! — сказал Пётр Иванович, вглядываясь в лицо сына. — Ты здоровьем не пышешь. Не румян!

Сын опять сделал ту же гримасу и вытянул шею, заглядывая в серебряные судки.

— Кушай! — предложил Пётр Иванович, придвигая к нему блюда. Александр протянул руку, белую и изнеженную, как у женщины, и жестом, от которого сверкнули камни нанизанных на его пальцы колец, он стал медленно накладывать себе кушанья. Сидя друг против друга, оба молчали. Отец ел быстро и рассеянно, сын медленно смаковал, не поднимая глаз от своей тарелки.

— Недурно у меня стряпают, а? — наконец, хвастливо заметил Пётр Иванович.

— Недурно, — вяло отозвался сын.

— Ну, что? Как у вас там, в столице? — с оттенком иронии спросил Гарушин.

Александр оттянул немного ворот своей батистовой сорочки и на минуту закрыл глаза.

— Я думаю, — сказал он, — что ты все новости знаешь из газет.

— Конечно! Но бывают слухи… сплетни… — Александр пожал плечами.

— Я их не слушаю! — сказал он. — Да, наконец, скажи пожалуйста: что может быть интересного у нас?

Пётр Иванович оживился.

— Не разделяю твоего мнения! — заметил он. — Меня всё интересует, всё! Как бы то ни было, а интерес в жизни есть. Иначе — зачем жить? Так по-моему. Как? Что?

Сын перевёл в пространство взгляд своих бесцветных глаз, и его бледное лицо, окаймлённое белокурой бородкой, приняло скучающее выражение. Он был в летнем светло-сером костюме и в просторных жёлтых башмаках. В противоположность отцу каждый жест, каждое движение его были спокойны и делались как бы с таким расчётом, чтобы как можно менее утомить Александра Петровича. Даже выражение лица отсутствовало как бы умышленно и заменялось неподвижностью, доходившей почти до мертвенности. Лицо было худощавое, удлинённое, как у отца, с прямым тонким носом, прекрасными крупными зубами… Но и природа, как бы заразившись апатией своего творения, пожалела красок, и с бесцветного лица глядели бесцветные глаза, с незаметными, белесоватыми ресницами и бровями.

— А ты ещё имение покупаешь? Зачем это? — спросил Александр Петрович, наливая себе в чашку кофе. Старик встрепенулся.

— Покупаю, да.

— Зачем это? — повторил сын. — Между нами сказать, ты не хозяин, и все эти твои… земледельческие затеи приносят одни убытки.

Пётр Иванович заволновался.

— Хозяйство такое, как у меня, — плохая нажива, — сказал он, — но это дело большое, разнообразное и в высшей степени интересное.

— Кончится тем. — сказал Александр Петрович, — что при своём крупном состоянии ты будешь сидеть без денег, как все землевладельцы.

— Возможно! — задорно отозвался Пётр Иванович. — Всё возможно!

Он был видимо недоволен, и в его холодных серых глазах засветился недобрый огонёк.

— На мой век хватит! — с притворной весёлостью прибавил он, закрывая своей ладонью холёную руку сына. — А по отношению к тебе я квит: я сделал для тебя все, что сделали для меня мои родители: я дал тебе возможность стать человеком образованным, годным на всякое дело. Это первая и важнейшая обязанность родителей. Как? Что? — обычной скороговоркой добавил он, наклоняясь через стол и заглядывая в лицо сына. Александр Петрович промолчал и пожал плечами.

— Нет? Не согласен? — насмешливо воскликнул Пётр Иванович и засмеялся тихим, захлёбывающимся смехом.

— Вижу, что насчёт родительских обязанностей ты придерживаешься особого мнения. Вижу!.. Хи-хи… Не согласен!

Он вдруг перестал смеяться и придал своему лицу серьёзное выражение.

— А разговор у нас с тобой будет особый и серьёзный разговор! — подчеркнул он.

Александр скользнул по его лицу слегка встревоженным взглядом, но сразу успокоился и откинулся на спинку стула.

— Я слушаю, — сказал он.

— Нет, не здесь. В саду, — сказал Пётр Иванович.

— Цветники у меня каковы! — заметил старик Гарушин, останавливаясь на ступенях террасы. — Какая игра цветов, переходы, переливы, контрасты? Садовник у меня художник, поэт… К цветам ты как? Равнодушен? — быстро спросил он опять, пытливо вглядываясь в лицо сына.

— Я люблю всё красивое, — сказал сын.

— Совсем не то! — горячо перебил его отец. — Я люблю цветок и не только в общей картине, а каждый в отдельности. Люблю следить за его ростом; люблю его жизнь, его душу, если можно так выразиться. Страсть к цветам у меня преобладающая страсть.

— Какие же цветы у нас! — пренебрежительно заметил Александр Петрович. — Всё бледно, хило…

— Как? Что? — воскликнул Пётр Иванович. — Ну, пойдём, я тебе покажу…

— Нет, не сейчас! Ходить по солнцу я не привык. Надеюсь, мы сядем для твоих переговоров?

— Можно и сесть, — сказал отец. — Вот здесь… Разве не та же Италия? — умилённо добавил он.

— Н-ну! — несколько брезгливо отозвался сын.

— Нет? А мне нравится! Я думаю, что жить можно. Можно жить! — горячо и с ударением говорил старик, оглядывая широкий фасад своего дома, далеко раскинувшийся цветник налево и тенистые аллеи парка направо и по отлогому спуску к реке.