Николай Ашешов - Раны любви

И змеей вздымается со своего места Зоя Александровна, гибко протягивается к нему всем телом, обвивает его, ластится, смотрит в глаза и говорит:

— Были у тебя когда-нибудь дети? Ну, не у жены… а так… вообще. Дети крошечные, которые уже говорят, как мычат коровки… как мычат коровушки…

— Послушай…

— И которые протягивают вперед ручешки свои… и смотрят глазками славными… наивными… И от них так вкусно пахнет, от розового тельца… Неужели ни одна твоя любовница не имела детей?

Муж резко подымается, отбрасывает ее и размахивая рукой, кричит:

— Замолчи, замолчи…

— Налей мне вина, — спокойно отвечает ему Зоя Александровна.

— Но… Зоя…

— Налей мне вина… И сядь… Ты ничего не понимаешь… мещанин. Вот в этом бокале вина… знаешь ли, что в этом бокале вина? Начало и конец жизни, которая никогда… ты понимаешь, никогда…

И бурным стоном вырываются у нее рыданья, и откидывается она на спинку кресла, и истерически хохочет…

Но когда побежавший за всякими лекарствами муж приблизился к ней любовно и ласково, она вдруг замолчала, гордо выпрямилась, криво усмехнулась и спросила:

— Неужели даже ни у одной любовницы твоей никогда не было детей? Какой же ты подлец… Хоть одного бы ребеночка оставил мне…

И новые успокаивающие слезы потекли и заструились по лицу…

В тот день ей исполнилось сорок лет…

Это был очень красивый полумальчик, полуюноша. Высокий и статный, с гордой походкой, подвижной и веселый, всегда с радостной улыбкой на устах, он умел нравиться всем сразу и сразу завоевывать к себе симпатии.

В особенности он нравился женщинам. Смуглый, с ярким румянцем, с живыми, бойкими, карими глазами и алыми губами, вызывающе сладострастными, остроумный и болтливый, он пленял сердца еще тогда, когда ему не было и 12 лет.

Преждевременно развитой физически и духовно, он начал жить полной жизнью слишком рано… Впрочем, в Одессе — это обычное явление.

Теперь Косте пятнадцать лет. Он — в 4 классе Р-ской гимназии. Учится отвратительно. Ведет себя — еще хуже. Во второй четверти, несмотря на сильнейшую протекцию, педагогический совет с трудом поставил ему «4» в поведении. И принял определенное решение предупредить родителей, что, если Костя не исправится в следующую четверть, то исключение — неизбежно.

Больше всех возмущался на педагогическом совете директор гимназии, чех Милош.

Он говорил отвратительно по-русски, как и все «навозные» чехи. Но ругался изумительно. Со всеми нюансами и тонкостями. Если бы вместо бездарного учебника по греческому языку, он написал трактат о русской ругани с точек зрения исторической, бытовой, правовой и лингвистической, то, несомненно, ему присудили бы самую высшую ученую степень.

Поэтому Милош из всех мер педагогического воздействия на души вверенных ему учеников признавал только ругань. И ругань вообще сделалась его природным языком в России…

Милош волновался…

— Та́кой мо́лодой. Та́кой красивый. Умны́й, как мо́лодой бик. А, чертова перечни́ца. Чтобы́ его бабк у дьяво́ла в любовни́цах быть…

— Да вы не ругайтесь, Станислав Карлович, — почтительно прерывал его инспектор Ленивец, тоже из чехов, хитрый, самоуверенный, змеею подползавший к ученикам и шпионивший в их душах.

Он один, в качестве сородича, имел право возражать всесильному директору, любимцу и попечителя, и самого министра, которого он пленил своими переводами Пушкина на латинский и греческий языки.

— Я не ругаюсь, а только говорю. Скот он, Пронин, проклятый. Жеребец Зевеса. Евнух Аполлона.

— Нельзя, нельзя…

Ленивец поднял вопросительно брови и изумленно, как всегда, смотрел на директора.

Директор спохватился и пробормотал:

— Впрочем, пусть этот Пронин идет ко всем адовым силам на подстилку. Чтобы ему, стерв и сволочи, не нюхать праздника и чтобы…

Тут пошли уж совсем неприличные слова в духе исключительно русском и национальном и без всякого влияния классической литературы.

— По-моему, — спокойно и как всегда ехидно вымолвил Ленивец, — по-моему, Пронина надо поместить в какую-нибудь хорошую семью… Чтобы на него было положительное влияние. Эти русские требуют всегда особой заботы, не то, что у нас в Чехии. Я полагаю, что надо предложить родителям Пронина, таким почтенным и глубокоуважаемым в городе, поместить Пронина в какой-нибудь тоже почтенной семье…

В тот вечер, когда педагогический совет рассуждал об участи Пронина, сам он спокойно гулял по главной улице. Несколько женщин звало его с собой. Но он отмахивался от них, надоед. Уже давно он их знает. Почему-то полюбили его. И постоянно зовут с собой. И не только не берут денег, но и сами предлагают…

Это надоело Косте. Ему хочется какой-нибудь хорошей, чистой любви. А то эти грязные номера гостиниц… Наглые лакеи… Всегда смеются они, глядя на Костю… Иногда отпускают шуточки насчет «котов».

Костя беспомощен. Не может пустить им в рожу бутылку, сбить с ног, избить…

Сегодня Костя особенно грустно настроен. Отец вечером ему сделал сцену. Мать плакала.

Отец хороший человек. Протоиерей. В городе его все любят. Доходы большие. Квартира в соборном доме внизу — очень хорошая. Живут прилично. Много бывает народу, все больше из известных лиц в городе.

И мать прекрасная женщина. Всегда почему-то с папироской в зубах, а сама Косте курить запрещает.

Конечно, они любят Костю. И конечно, Костя их огорчает. Но что же может Костя поделать с собой? Бес сидит в нем. И как вечер, тянет его на главную, Дерибасовскую, улицу или в гостиницу… Хороша «Северная» гостиница… Там останавливаются богатые люди. Туда его свел на днях правитель канцелярии генерал-губернатора и познакомил с массою интересных лиц. Говорили такие пикантные вещи, которых даже Костя, все знавший, не сразу мог раскусить. Пили отличное, мягкое, не пьянившее вино. Ели фрукты удивительные. И все каламбурили…

А потом кто-то из присутствовавших встал, подошел к Косте, поговорил с ним ласково и предложил пройтись по коридору.

Костя пошел. Они гуляли долго, потом прошли в номер к этому господину и он почему-то вдруг страстно стал целовать его, говоря, что Костя очень похож на его покойного брата. И целуя, прижимал к себе так, как прижимал он, Костя, к себе женщину.

И когда они вышли в коридор, господин шепнул ему:

— Если бы вы меня полюбили, я отдал бы вам все…

Потом все вышли гулять на бульвар. Опять смеялись. Опять острили.

И только при прощанье тот господин шепнул:

— Я жду вас, Костя…

Хорошо было бы его встретить сейчас здесь…

Костя встретил, однако, знакомого помощника режиссера из Русского театра.

— Костя, милый, а я вас ищу…