Виктория Токарева - Немножко о кино

Виктория ТОКАРЕВА

НЕМНОЖКО О КИНО

Рассказ "День без вранья" прочитали все и сразу. И предложили мне свои услуги - все и сразу. Я получала множество писем от читателей с предложением руки и сердца, в основном такие предложения шли от солдат сверхсрочной службы и от заключенных.

Из тюрьмы пришло письмо от некоего Вани, который убил в драке двоих. К письму он присовокупил рассказ следующего содержания: на лесоповале валили дерево, на котором было гнездо ласточки. Ласточка реяла над деревом и кричала. Автор был исполнен сочувствия к ласточке, однако смог убить в драке двоих.

Я заметила: жестокие люди сентиментальны. Видимо, это подтверждает пословицу: каждая палка имеет два конца.

Рассказ был подписан так: "Иван Тихонов, он же Глыба, он же Солженицын".

Киностудия "Мосфильм" заключила со мной договор и приторочила двух режиссеров. Это были выпускники ВГИКа Андрей и Володя.

Андрей - сын знаменитых кинематографистов. Но его мама к этому времени сошла с экранов. Отец терял былое могущество. Андрея называли "Тени забытых предков". Он был худой, грыз спички. Сидел, как правило, ссутулившись, нога на ногу, заплетя ноги в косу. И никогда не знал, чего он хочет. Это было мучительно.

Второй режиссер, Володя, начинал спиваться и думал только об одном: когда мы закончим говорильню, можно будет одолжить трешку и купить бутылку портвейна в соседнем магазине и тут же возле магазина ее выпить.

Володя сидел с отсутствующим видом и грезил наяву. Это был человек хрупкой душевной конструкции, очень ранимый, и однажды, когда с ним неправильно поговорили на киностудии "Ленфильм", пытался повеситься в поезде по дороге в Москву. Об этом сообщили в институт. Ректор ВГИКа вызвал Володю и участливо с ним беседовал: чего-де не хватает, какие пожелания? Володя бодро отвечал, что все в порядке, лучше не бывает. Страна идет к коммунизму, и он вместе со страной.

Володя рассказывал об этом в лицах и очень смешно изображал себя и ректора. Видимо, ему необходимо было вышутить эту жутковатую страницу в своей биографии, размыть ее насмешкой.

Где ой сейчас, я не знаю. Я даже не знаю, жив ли он...

А тогда мы мучительно бились над вариантом сценария, и это действие было похоже на то, как трое людей пытаются войти в дом, но ключ не подходит к замку.

Отец Андрея, хоть и терял свою мощь, какую имел при Сталине, все еще держал студию в кулаке. Он призвал к картине двух самых сильных комедиографов и приставил их, как нянек к неразумному дитя. Один художественный руководитель. Другой - Доработчик сценария. Они должны были, как два вола, вытащить завязший воз.

Меня познакомили с Доработчиком. Ему тридцать семь лет. Он чем-то напоминает моего рано умершего отца. Я даже знаю чем: выражением лица. Как мужчину я его не увидела. Он прошел мимо моего женского сознания. Скорее как отец. Учитель. Маэстро.

Я стала ходить к нему домой, дорабатывать сценарий. Я живу на Таганке, семнадцать минут до Кремля. От его дома до моего - пятнадцать минут на троллейбусе. И пять минут пешком - до подъезда. Время для работы назначил он: десять часов утра. Я приходила без опоздания, была дисциплинированной, чем выгодно отличалась от предыдущих соавторов. Предыдущие соавторы опаздывали и пили водку. Один из них имел вредную привычку трясти ногой. Это отвлекало, мешало сосредоточиться.

Я не пила водку, не трясла ногой и приходила в точно назначенное время. Звонила в дверь. Мне открывали.

Квартира была огромная, с широким коридором. В недрах квартиры шла своя жизнь - жизнь большой семьи, поставленная на широкую ногу.

Его комната узкая, как купе. Кушетка, низкий стол, на столе пишущая машинка. Мы садились друг против друга, и я застывала, зажатая как в гипс своей бездарностью.

Мой рассказ существовал не сюжетом, а иронической интонацией, которую непонятно как перевести на экран. Шукшин говорил: "Чем хуже литература, тем лучше кино". И наоборот. Доработчик тоже не знал, как управляться с чужим миром. Мы сидели друг перед другом, мучились. Я - больше, он - меньше. Для меня этот сценарий был началом начал, мое будущее и настоящее. Это был мой ребенок. А для него - чужой ребенок. К нему тоже хорошо относишься, но не так, как к своему.

Вариант сценария, который мы слепили с Володей и Андреем, напоминал груду кирпичей. Надо было из этого выстроить дом.

Доработчик - мрачный, молчаливый, погруженный в себя человек. Он сидел передо мной, искал ключ к сценарию. Устав от поиска, брал гитару и наигрывал, насвистывал, не переставая при этом быть мрачным. Однажды спел песню на слова Шпаликова: "Вот возьму и повешусь, и меня закопают, и десять товарищей, сидя в пивной, кружками вдарят, прощаясь со мной..." Я смотрела в окно. Думала. Осмысляла. Проникала. ...Вот возьму и повешусь... Лирический герой загнан, но не пугает. Обижается почти по-детски: вот возьму и повешусь. Да. Никто не понимает. Возьму и уйду от всех. И меня закопают. Здесь жалость к себе. Закопают в середине земли. Там темно и сыро. А у вас солнышко светит, птички поют. Вам хорошо. А меня нет и не будет никогда. НИКОГДА! НО! Десять товарищей - вот настоящая ценность жизни. Я представила себе десять мужественных парней, одетых не очень парадно, как строители. Это люди труда и честного поступка.

Они поднимут стаканы, содвинут их разом... Какая сладкая грусть... Я посмотрела на Доработчика. И я его УВИДЕЛА. Это он сам вот возьмет и повесится, потому что жизнь не в радость. Нет в жизни счастья. Мне стало его жаль, но не поверхностной жалостью, как к собаке, например. А возвышенной жалостью-болью, как к Христу на кресте.

Хотя почему крест? Прекрасная профессия, прекрасный дом, сын, мама. И все же: покой человека внутри него. Или он есть, этот покой, или нет. Иногда бомж в подворотне лежит себе и испытывает пушкинское спокойствие.

Я УВИДЕЛА своего Доработчика, и я его поняла. Я поняла его слова и паузы.

Сценарий стронулся с места и пошел. Иногда Доработчик брал гитару и пел. Лицо у него было желтоватое. Щеки - пористые. Кожа напоминала обратную сторону гриба-моховика. Но он казался мне красивым. Мужская, сильная, надчеловеческая красота.

На стене - полка, а на полке среди книг - керамический козел глубокого коричневого цвета. Я вгляделась в глаза своего Доработчика и ахнула:

- У тебя глаза, как у козла рога. Тот же самый керамический отблеск.

Надя - это жена. Она когда-то его полюбила и подарила козла.

Надя ходит за дверью, ведет хозяйство и воспитывает сына. А нам надо писать сценарий. И мы пишем.

Козлы бегают с козлами, а крокодилы плавают с крокодилами. И никогда не бывает, чтобы козел общался с крокодилом и имел от него детей. Дети бывают только у тождественных особей. Так и фильмы.