Владимир Сорокин - Роман

Перрон быстро кончился деревянными ступеньками, и обутые в неглубокие калоши ботинки Романа пошли по мокрой, совсем недавно избавившейся от снега земле. Она была мягкой, словно губка, и испуганно прогибалась под тяжестью этого молодого, полного сил человека. Но не успел Роман пройти и десятка шагов, как справа из-за небольшого пристанционного сарая выехала телега, запряженная каурой широкогрудой лошадью, ведомой под уздцы таким же широким, коренастым, чернобородым мужиком, узнать которого Роман смог бы и за версту.

От неожиданности он остановился, а чернобородый, лукаво скаля белые крепкие зубы, одной рукой ведя чавкающую копытами лошадь, другой же, прихватив кнут, приподнял мокрый лисий треух:

- Здравия желаем. Роман Лексеич!

- Аким... - только и проговорил Роман, опуская зонтик, а через мгновение уже тряс крепкую смуглую руку Акима.

- Аким! А я уж думал никто не встретит!

- Ну, как можно. Роман Лексеич. Мне ж Лидия Константиновна еще завчера сказала...

- Спасибо тебе огромное! Как рад тебя видеть! - Роман не выпускал руки Акима, - Борода-то, борода-то все такая!

- А чего ей будет-то бороде! - еще шире оскалился Аким, - А вы вот сильно переменились. Сильно...

- Неужели? За три года!

- Сильно! - с непоколебимой уверенностью тряхнул черными с проседью кудрями Аким, - Я сразу никак не признал.

- Серьезно? - усмехнулся Роман.

- Точно! Поглядел было - кто он это идет? Думаю, что ж это за хранцузский посланник сюды заехал!

Они расхохотались так громко, что лошадь вздрогнула, испуганно тряхнув мокрой гривой, попятилась в сторону.

- Балуй, балуй у меня! - поддернул ее Аким, потянулся к чемодану, но Роман уклонился.

- Не беспокойся, я сам.

Только сейчас он заметил, что перед ним была вовсе не телега, а двухколесные дрожки с протертым кожаным сиденьем и красной расписной спинкой.

Роман заложил чемодан за спинку, а Аким принялся быстро крепить его пеньковой веревкой.

- Что ж ты за сараем прятался? - спросил Роман.

- Так ведь вот из-за этой твари, прости Господи! - Аким кивнул на лошадь.

- А что такое?

- Да не переносит она всякую машину, хоть убей! Как поезд идет - держи крепчей, не то всю амуницию разнесет к лешему!

- Так она вроде и не молода.

- В том-то и дело! Третий год дубине, а все с таким диким манером. Вона и щас - как свисток дали - дергает, быдто черт ее седлает, ей-богу Такая, прости Господи, староверка.

Он затянул веревку узлом, прикрыл чемодан прибитой к спинке рогожей и, сняв треух, вытер ладонью мокрый лоб:

- Ну, славу Богу, Роман Лексеич, что добрались до наших захолустьев. А то я уж ожидаючи грешным делом такое напередумал... - он махнул рукой и выразительно кивнул в сторону железной дороги, - Я, отец мой, в эту технику тоже не шибко верю...

- Ну, это ты зря! - усмехнулся Роман, с облегчением кладя ему руку на плечо, - Техника - наше будущее.

- Да оно может и так, - недоверчиво пробормотал Аким, разбирая мокрые вожжи, - А все-таки кобылка-то никогда не подведет. Это не железяка какая-то.

- Кобылка, Аким Петрович, сдохнуть может! - улыбаясь и, прикрываясь зонтом, Роман влез на сиденье.

- Ну так корми лучшей и не сдохнет! - засмеялся Аким, проворно вскакивая на сиденье, - А ну-ка, девка, поехали!

Он чмокнул, замахнулся коротким кнутовищем, но не ударил, так как лошадь, несмотря на вязкую землю и перечисленные недостатки, легко взяла с места резвой рысью. Дрожки покатились, разбрасывая грязь. Аким правил не на широкий разбитый большак, а на чуть приметную окружную дорогу, тянущуюся по краю поля и исчезающую в мелколесье.

Роман жадно всматривался в окрестности. Здесь все было на своих местах поля, лесок, сломанная липа, серые валуны, разлегшиеся вдоль дороги. Но какая-то печать тревоги и бессилия лежала на всем знакомом, много раз виденном, - то ли потому что весною Роман никогда раньше не приезжал в Крутой Яр, то ли из-за почти бессонной ночи все казалось таким жалким, родным, до боли маленьким; кусты, деревья были голы, в них стоял легкий туман, они тянули свои мокрые ветви к серому, слепящему дождем небу, словно молили о пощаде и милости. Да и поле - широкое, уходящее левым краем в туманную даль, не было сейчас тем самым ПОЛЕМ, по искристому снежному савану которого, визжа мерзлыми полозьями, гнали, бывало, акимовы санки; или летом, жарким июльским летом встречало оно Романа раскинувшись ковром цветущей гречихи: в розовом, пахнущем медом воздухе кружили мириады пчел, ветер гулял по полю, заставляя ходить волнами, колокольчик под синей, обвитой лентами дугой тонко звенел, серый в яблоках рысак Нила Тимофеича несся, оставляя за коляской шлейф пыли... Роман вздохнул, придерживая зонт, достал серебряный портсигар с вензелем АВ.

Он давно уже отметил это необычное свойство русской природы терять ранней весной свое величие, съеживаясь, застывая в жалкой немоте под мелким дождичком. До чего жалок и нем русский лес ранней весною! Стоят богатыри-дубы, вековые дуплистые липы, белоствольные березы, стройные ясени и осины, словно слуги, брошенные своим господином на произвол судьбы, стоят с понурой покорностью, распростав голые ветви, будто ожидая неминуемой смерти на этой мокрой безжизненной земле, облепленной прошлогодними листьями. Все мертво кругом - и кусты, и болото, и поля, все одинакового серо-бурого цвета. Только что сошел снег. Ветер гонит облака по бледному небу. Пролетит с тоскливым криком ворона, едва не задев тяжелыми крыльями голых макушек, и снова тишина. Стоит лес, ждет чуда - воскресения своего.

"Совсем как люди", - подумал Роман, закуривая.

Проехав мелколесье, они въехали в молодой смешанный лес. Держа вожжи, Аким покосился на Романа, с грустной улыбкой оглядывающего окрестности:

- Что-то вы загрустили. Роман Лексеич. Не нравится наша-то глухомань опосля столицы?

- Да что ты вздор говоришь... - поморщился Роман, - Мне может столица меньше твоего нравится.

И добавил, глубоко затянувшись папиросой:

- Самая грустная пора в природе. Экая мертвенность... Не прав, был Пушкин насчет осени. Унылая пора. Нет. Вот - унылая пора...

Он кивнул на проплывающий мимо лес. Лошадь бежала все той же неспешной рысью, постегивая себя мокрым хвостом.

- А места наши, Аким Петрович, я ни на какие столицы не променяю, уверенно добавил Роман, хлопнув Акима по колену, - На этих вот полях, березах, на таких мужиках, как ты, - все столицы и держатся!

Усмехаясь в бороду, Аким качнул головой:

- Ну уж, прямо на таких как я...

- Именно, именно, дорогой.

Тот снова недоверчиво усмехнулся:

- Вам стало быть видней. Вы человек ученый, науки знаете. А вот насчет местов наших - святая правда! Других таких нету И по землице, и по лесу. И опять же - река, запруда, рыбка разная. А луга какие! Вот за Семеновой делянкой - коси день, не сподкнесси. Гладкота какая. А Рогаткин луг! А Кострюков! - он зацокал языком, - Как еду, бывалоча, заглядюся!