Павел Мельников-Печерский - На горах. Книга первая

А ехали только по ночам, днем в камышах залегали, лошадей стреножили да наземь валили их, чтоб хивинцы аль киргизы нас не заприметили. Как собирались бежать, опять уговаривал я Мокея Данилыча и опять не согласился он на побег, а только мне и тому уральскому казаку слезно плачучи наказывал: «Ежели, говорит, вынесет вас бог, повестите, говорит, братцы моего родимого Марка Данилыча, господина Смолокурова, а ежели в живых его не стало, племянников моих аль племянниц отыщите. Попросите их Христом богом — поболели бы сердцем по горьком, несчастном житье моем. Хан в деньгах теперь нуждается, казна у него пустехонька. Сот пять тиллэ, тысячу, значит, целковых, радехонек будет взять за меня».

— А дело надо делать, — прибавил Хлябин, — через оренбургского купца Махмета Субханкулова. Каждый год он ездит в Хиву торговать. С ханом в большой дружбе, иной раз по целым ночам с глазу на глаз они куликают. Вишневой наливкой всего больше хану он угождает. Много привозит ее, а денег не берет, а хан-от до вишневки больно охоч. Оттого и уважает Субханкулова. Немало русского полону тот татарин выкупил, ходок на это дело. Только и ему надо сот пять рублев за труды дать.

Кончил Хлябин, а Марко Данилыч все сидит, склонивши голову… Жалко ему брата, но жалко и денег на выкуп… Так и сверкает у него мысль: «А как воротится да половину достатков потребует? Дунюшка при чем тогда?.. Да врет Корней, врет и этот проходимец, думает за сказки сорвать с меня что-нибудь. Народ теплый. Надобно, однако, чтобы ни он, ни Корней никому ни гу-гу, по народу бы не разнеслось. Дарья Сергевна пуще всего не проведала бы… Обоих — и Корнея и выходца — надобно сбыть куда-нибудь… А жаль Мокеюшку!.. Шутка ли, двадцать с лишком годов в басурманской неволе? Сколько страху, сколько маяты принял сердечный!.. Да врет проходимец… Не может быть того».

А долговязый Хлябин все стоит да стоит, все ждет ответа на свои речи.

— Рассказал ты, братец, что размазал, — молвил, наконец, ему Марко Данилыч. — Послушать тебя, так и сказок не надо… Знатный бахарь! [421]. Надо чести приписать! А скажи-ка ты мне по чистой правде да по совести — сам ты эти небылицы в лицах выдумал али слышал от какого-нибудь бахвала?

— Истинную правду вам сказываю, вот как перед самим Христом, — вскликнул Терентий и перекрестился. — Опричь меня, других выходцев из хивинского полона довольно есть — кого хотите спросите; все они знают Мокея Данилыча, потому что человек он на виду — у хана живет.

— Знаю я вас, хивинских полонянников, — молвил, нахмурясь, Марко Данилыч. — Иной гулемыга [422], бежит от господ аль от некрутчины, да, нашатавшись досыта, и скажется хивинским выходцем. Выгодно — барский, так волю дадут, а от солдатчины во всяком разе ушел… Ты господский, говоришь?

— Был господским, — отвечал Хлябин.

— Я наперед это знал, — молвил Смолокуров. — И чего ты не наплел! И у самого-то царя в доме жил, и жены-то царские в ситцевых платьишках ходят, и стряпка-то царем ворочает, а министров-то скалкой по лбу колотит! Ну, кто поверит тебе? Хоша хивинский царь и басурманин, а все же таки царь, — стать ли ему из-за пирогов со стряпкой дружбу водить. Да и как бы она посмела министров скалкой колотить? Ври, братец, на здоровье, да не завирайся. Нехорошо, любезный!

— Не верите мне, так у Корнея Евстигнеича спросите, — сказал на то Хлябин. — Не я один про Мокея Данилыча ему рассказывал, и тот казак, с коим мы из полону вышли, то же ему говорил. Да, опричь казака есть и другие выходцы в Астрахани, и они то же самое скажут. А когда вышли мы на Русь, заявляли о себе станичному атаману. Билеты нам выдал. Извольте посмотреть, — прибавил Хлябин, вынимая бумагу из-за пазухи.

Внимательно прочитал билет Марко Данилыч и, сложивши его, молча отдал Терентью. А ведь дело-то на правду похоже! — подумал он. — Эх, Мокеюшка, Мокеюшка!.. Сердечный ты мой!.. Как же теперь быть-то? Дунюшку ведь этак совсем обездолишь.. Ах ты, господи, господи!.. Наставь, вразуми, как тут поступить".

— Вот что, — надумавшись, сказал он Хлябину. — По билету вижу, что ты в самом деле вышел из полону. Хоша и много ты насказал несодеянного, а все-таки насчет брата я постараюсь узнать повернее, а потом что надо, то и сделаю. Этот оренбургский татарин к Макарью на ярманку ездит?

— Каждый год ездит; там у него и лавка в Бухарском ряду, — отвечал Хлябин.

Даст бог, повидаюсь, потолкую с ним, ярманка не за горами, — сказал Смолокуров. — И ежели твои слова справедливы окажутся, уговорюсь с ним насчет выкупа. А теперь вот тебе, — прибавил Марко Данилыч, подавая Хлябину пятирублевую.

Тот с низким поклоном поблагодарил.

— Вы Субханкулову, ваше степенство, больше тысячи целковых ни под каким видом не давайте, — пряча бумажку в карман, молвил Хлябин. — Человек он хороший, добрый, зато уж до денег такой жадный, что другого такого, пожалуй, и не сыскать. Заломит и невесть что, узнавши про ваши достатки. А вы тогда молвите ему: "Как же, мол, ты, Махметушка, летошний год казачку Пелагею Афанасьевну у куш-бека [423]

Рим Берды за пятьдесят тиллэ только выкупил, значит, меньше двухсот целковых. Как же, мол, ты, дружище, енотаевского мещанина Илью Гаврилова у мяхтяра [424]Ата-Бишуева за семьдесят тиллэ выкупил?.. Я вам записочку напишу, за сколько кого он выкупал. А ежели Субханкулов скажет, что Мокея Данилыча надо у самого хана выкупить, а он дешево своих рабов не продает, так вы молвите ему: «А как же, мол, ты Махметушка, два года тому назад астраханского купеческого сына Махрушева Ивана Филипыча с женой да с двумя ребятишками у хана за сто, за двести тиллэ выкупил?» Да тут же и спросите его: «А сколько, мол, надо тебе вишневки на придачу киевской, скажите, отпущу, знаю-де, что его ханское величество очень ее уважает». Только скажите — перестанет лишки запрашивать.

— Сам же ты говоришь, что цена на полонянников ниже тысячи рублей на серебро. Так за что же я этой бритой плеши, Субханкулову, тысячу, а пожалуй, и больше отвалю?

— Хана не согласишь взять дешево за Мокея Данилыча, — молвил Хлябин. — Ему известно, что он из богатого рода. И другие, что с нами вместе в полон попали, про то говорили, и сам Мокей Данилыч не скрывался.

— Вот нужно было! — молвил с досадой Марко Данилыч. — Языки-то больно долги у вас там! Говорили бы да оглядывались, а то сдуру, как с дубу!

— Купца Богданова семипалатинского летошний год из полону выкупали, — сказал Хлябин. — Хлопотал не Субханкулов, а сибирский купец, тоже татарин. Узнали в Хиве, что Богданов из богатой семьи, так восемьсот лобанчиков [425]сорвали, значит, больше тысячи тиллэ [426], без малого, значит, четыре тысячи целковых. А про Мокея Данилыча тоже знают, что он из богатых. Ведь иные хивинцы и сами на Макарьевскую ездят и оттоле всякие вести привозят. Мокею Данилычу про свои достатки было никак невозможно скрыть — и без того бы узнали. Прежний-то его хозяин для того больше и мучил его, что был в надежде хорошие деньги за него взять.