Павел Мельников-Печерский - На горах. Книга вторая

— Милует, Варварушка, милует. В нем, государе, каждый день пребываю. Велика милость, голубушка, велика благодать! — поникнув головой, отвечала старушка.

— Что дочка твоя духовная? — спросила Варвара Петровна, с ласковой улыбкой взглянув на севшую одаль молоденькую девушку.

— Приобыкает, Варварушка, приобыкает помаленьку, другиня моя, — отвечала Матренушка. — Нельзя вдруг — не сразу благодать-то дается… А скоро можно будет ее и к «приводу», — шепотом примолвила Матренушка, наклонясь к уху Варвары Петровны. — Совсем на пути, хоть сейчас во «святой круг» [26] Нечто вроде хоровода пляшущих или вертящихся хлыстов. , родимая.

— Доброе дело, спасённое дело, Матренушка, — отвечала Варвара Петровна. — Приведет господь, так дён этак через десять, что ли, разом двух приведем.

— Еще-то кого? — спросила Матренушка.

— А ту девицу, что гостит у нас, — сказала Варвара Петровна. — С Волги, купеческая дочь, молоденькая, еще двадцати годов не будет, а уж во многом искусилась, знает даже кой-что и про «тайну сокровенную».

— Не та ли, что с Марьюшкой приехала? — спросила Матренушка.

— Та самая, — ответила Варвара Петровна. — Сам Николаюшка долго к ней приглядывался и говорит: велик будет сосуд.

— Хорошее дело, Варварушка, дело хорошее, — сказала Матренушка. — А родители-то ее? Тоже пойдут по правому пути?

— Не пойдут, — отвечала Варвара Петровна. — Матери у ней нет, только отец. Сама-то я его не знаю, а сестрица Марьюшка довольно знает — прежде он был ихним алымовским крепостным. Старовер. Да это бы ничего — мало ль староверов на праведном пути пребывает, человек-то не такой, чтобы к божьим людям подходил. Ему бог — карман, вера в наживе. Стропотен и к тому же и лют. Страхом и бичом подвластными правит. И ни к кому, опричь дочери, любви нет у него.

Под эти слова растворилась дверь, и в столовую вошла молодая крестьянская девушка, босая и бедно одетая. Истасканная понева из ватулы и синяя крашенинная занавеска [27] Понева в Рязанской, Тамбовской, Тульской, а отчасти и в Курской губерниях — юбка из трех разнополосных полотнищ. Ватула или ватола — самая грубая деревенская ткань в Рязанской, Тамбовской и Воронежской губерниях. Основа ватулы из самой толстой пряжи, уток — из скрученных льняных охлопков. Идет больше на покрышку возов, на подстилку и на одеяла. То же самое, что рядном или веретьем по другим местам зовется. Занавеска — передник с лифом и рукавами. Иногда, особенно у бедных, она прикрывает только зад и бока женщины. были у ней заплатаны разноцветными лоскутками. В одной руке держала она лукошко грибов, в другой — деревянную чашку с земляникой.

— Здравствуй, Лукерьюшка, здравствуй, родная, — приветливо молвила ей Варвара Петровна. — Как поживаешь, красавица?

— Все так же, — тихим, робким голосом сказала Лукерьюшка и, подойдя к Варваре Петровне, подала ей грибы и ягоды, примолвив: — Не побрезгуйте.

— Спасибо, родная, спасибо, — ласково ответила Варвара Петровна и поцеловала Лукерьюшку. — Поставь на скамейку, а ужо зайди ко мне, я тебе за этот гостинец платочек подарю, а то вон у тебя какой дырявый на голове-то.

— Не жалуйте платка, Варвара Петровна, — с горькой, жалобной улыбкой сказала Лукерьюшка. — Тетенька отнимет, Параньке отдаст.

— Жаль мне тебя, сиротку бедную… Тяжело у дяди-то? — спросила Варвара Петровна.

— Как же не тяжело? — с глубоким вздохом молвила Лукерьюшка. — В дому-то ведь все на мне одной, тетенька только стряпает. Дров ли принести, воды ль натаскать, огород ли вскопать, корму ли коровушке замесить, все я да я.

— Что же нейдешь сюда, под начал к Матренушке? — спросила Варвара Петровна. — И сыта бы здесь была, и одета, и обута, и никогда работы на тебе не лежало бы.

— Этого мне никак сделать нельзя, сударыня Варвара Петровна. Как же можно из дядина дома уйти? — пригорюнившись, с навернувшимися на глазах слезами, сказала Лукерьюшка. — Намедни по вашему приказанью попросилась было я у него в богадельню-то, так он и слышать не хочет, ругается. Живи, говорит, у меня до поры до времени, и, ежель выпадет случай, устрою тебя. Сначала, говорит, потрудись, поработай на меня, а там, даст бог, так сделаю, что будешь жить своим домком…

— Замуж прочит тебя? — спросила Варвара Петровна.

— Не знаю, что у него на разуме, — отвечала Лукерьюшка.

— А самой-то охота замуж идти? — спросила старая Матренушка.

— Где уж мне об этом думать! Кто нынче возьмет бесприданницу? — отвечала Лукерьюшка.

— И сыщется, так не ходи, — строго сказала Матренушка. — Только грех один. Путного мужа по твоему сиротству и по бедноте тебе не найти, попадется какой-нибудь озорник, век будет над тобой потешаться, станет пить да тебя же бить, ломаться над тобой: «То сделай да это подай, это не ладно, да и то не по-моему!»… А все из озорства, чтобы только над тобой надругаться… С пьянства да с гульбы впутается в нехорошие дела, а ты должна ему будешь потакать да помогать — на то жена. Узнают, раскроется дело — угодишь с ним, куда ворон костей не заносит… А в богаделенке-то не такая б тебе жизнь была. Была бы ты здесь человек божий, все бы тебя почитали, и денежки бы завелись у тебя, а работы да заботы нет никакой. Знай только молись да душеньку спасай.

Призадумалась Лукерьюшка. Хотелось ей привольной жизни, хотелось отдохнуть от тяжкой, непосильной работы у дяди.

— Дяденька-то не пустит, — со слезами, жалобно она промолвила.

— Пустит ли он даровую работницу! — сказала старая Матренушка. — Да ты пришита, что ли, к нему?.. Какой он тебе дядя? Внучатным братом твоей матери доводился. И родства-то между вас никакого нет, хоть попа спроси, и он то же скажет. Сиротинушка ты одинокая, никого-то нет у тебя сродничков, одна сама, как перстик, — вот что… Как же может он насильно держать тебя на работе? Своя у тебя теперь воля… Набольшего над тобою нет.

— Не пустит, — чуть слышно промолвила Лукерьюшка.

— А как он не пустит-то? — сказала Матренушка. — Что у тебя пожитков, что ли, больно много? Сборы, что ли, долгие у тебя пойдут? Пошла из дому по воду, а сама сюда — и дело с концом… Да чего тут время-то волочить — оставайся теперь же. Барыня пошлет сказать дяде, чтоб он тебя не ждал. Как, Варварушка, по-твоему? — прибавила она, обращаясь к Варваре Петровне.

— Что ж? Это можно, — сказала Варвара Петровна. — Оставайся в самом деле, Лукерьюшка.

— Боязно мне, — вздрогнув, промолвила оторопелая девушка.

— Чего боишься?.. Кого?.. — вскликнула Матренушка. — Дяди, что ли, али тетки? Так уж сказано тебе, что нет у них над тобой власти. Плюнь на них, да и все тут.

— Прибьет тетенька-то…— шепотом сказала Лукерьюшка.

— Руки коротки — сюда не досягнут, — заметила Матренушка. — Ты то пойми, под чьей защитой будешь жить. Господа-то ведь сильней твоего дяди.