Роман Сенчин - Минус

Ее мягкая, сыроватая теплота засасывает, я весь погружаюсь в нее. Время растягивается и замирает; я в огромной воронке, я, как безвольная щепка, вращаюсь быстрей, быстрей, желая лишь одного - нырнуть в центр, в самый центр этого водоворота и сгореть в счастье. Сгореть, захлебнуться, взорваться - мне все равно.

- Нет, постой! Подожди!.. - Лена очнулась, завозилась подо мной; ее лицо где-то сбоку, я вижу лишь ухо, затем скошенный на меня, умоляющий левый глаз. - Не надо... не кончай туда...

- Тихо, молчи, - пытаюсь вернуться, ищу ее губы, хочу, чтоб они снова втянули меня, но теперь они расплылись, стали мертвыми и безвкусными.

- Не кончай в меня, слышишь?!

И там, внизу, там сжимается, грубеет, там теперь сухо, шершаво.

- Пожалуйста, не в меня, на живот...

Я уже - только я. Кто-то сильный и непобедимый исчез, его будто и не было. Руки, ноги, спина налились привычной тяжестью, ломотой... Сползаю с женщины, с ее безразличного теперь, окаменевшего тела; заглядываю себе между ног. Там маленький, обмякший отросток. Прячу его под плавки, поверх плавок натягиваю джинсы.

- Что? - как бы даже удивляется Лена.

Оборачиваюсь. Она лежит на спине, полы халата разбросаны. Бело-желтая кожа, жирноватое, помятое туловище... Теперь мне надо скорее к Лехе и Павлику, у них, наверно, еще осталось немного... Теперь я понял, что все намного проще или наоборот - сложно до непостижимости. Я шагнул к двери. Лена схватила меня за руку.

- Подожди!

- А? - сутулюсь испуганно.

- Подожди, не уходи, - застегивая халат, Лена подходит к столу.

На столе бутылка, сковорода с картошкой, капуста. Слегка бодрею, сумел даже хмыкнуть:

- Одна пьешь?

- Садись! - Она куда-то торопится, рывком наливает мне стопку до самого верха. - Пей.

- А ты?

- И я, и я!..

Выпили. Я закусил вкусной, с чесноком картошкой, а Лена ударилась в слезы. Я знаю, как она плачет, много раз слышал из-за стены во время ее с муженьком скандалов. Она делает это визгливо, на полную громкость, давится хрипами и словами. И сейчас, хоть мужа и нет рядом, нет никакого скандала, она плачет так же. Рыдает, задыхается, пытается говорить:

- Да, пусть... пью, да и что... Столько... столько терпела... думала... Пусть... Что он... что он со мной... сделал...

- Ну, успокойся, - морщусь, - перестань.

- Не-ет, подожди... мне некому больше... Пожалуйста-а!

Обычная сцена. Малоприятная, но обычная. И потому я окончательно вернулся в нормальное состояние. Уже сам наполняю стопки, без церемоний осушаю свою. Лена рыдает, задыхается, выдавливает сквозь спазмы слова, а я рассматриваю беспорядок в комнате, попытки произвести ремонт.

- Он же так... так надо мной издевался... Н-ни... ни дня спокойно... Какая же это... жизнь какая же... У Сережи нервы от этого... он все понимает, видит... А я, что со мной...

- Н-да, - киваю понимающе, - тяжело.

- Вот! - Лена показывает плечо, - вот что он... Видишь? - Чуть ниже ключицы круглый, бугорком, шрамик. - Это он - отверткой!

- У-у. Выпей, Лен.

Она схватила стопку, опрокинула в рот. Захлебнулась, закашлялась, я похлопал ее по спине.

- Заешь, успокойся.

- П-пошла в магазин, - кое-как притушив рыдания, стала она рассказывать, а Сережа с ним... Попала в очередь... дешевый фарш... задержалась... А Сережа капризничал... Возвращаюсь, а он: "Где шлялась, тварь!". И - отверткой... И трезвый же был... а пьяный когда... О-о-ах-ха-хах!..

Снова рыдания, спазмы, слова. Надоело, я поднимаюсь.

- Ладно, Лен, я пойду. Пора уже. Извини, ладно?

10

Появился сегодня в театре рано, часов в одиннадцать, сразу с автобуса от родителей. Убрал сумку в кандейку, устроился на диване в брехаловке... Вчера был трудный денек - заготавливали дрова, прочищая в лесу противопожарные полосы. Загрузили с верхом кузов Захара, но на обратном пути попали в болоти'нку и забуксовали. Пришлось разгружать машину, забивать под колеса ветки и жерди. Домой вернулись, короче, в десять вечера, скидали бревна возле дровяника и попадали спать... Сейчас тело свинцовое, рук не поднять. Кажется, и с самой легонькой декорацией вряд ли справлюсь...

Сидел на диване, ожидая, когда начнут собираться актеры, монтировщики, остальные, но подошел Петрачена, увел меня, загадочно мыча и кивая.

И вот мы в его кабинете. Кровать, телевизорик на стене, заваленный мусором стол, казенные краски, холсты, аляповатая бутафория, инвентарные знаки...

- Эт самое, - суетится хозяин и раб этого помещения, - садись, гм, садись вот сюда. Выпьем по капельке.

- Нет-нет, - отстраняюсь, - Вадим убьет! Если что - после спектакля.

- А я чуточку. - Серега плеснул в стакан "Минусы", проглотил, запил водой. - Решил вот, мля, бросать это самое...

- Что бросать?

- Это, ну, пить. Нет больше сил.

Он тоскливо вздохнул, выжидающе уставился на меня. Ждет, что отвечу. Я, конечно, решил поддержать:

- Правильно, вообще-то. Бросай.

Петрачена выпил еще немножко и стал мечтать:

- Вот брошу, гм, порядок здесь наведу. Поставлю так вот перегородку. Взмахом руки он разрубил кабинет на две половины. - Здесь жить, эт самое, буду, свои картины писать, а здесь - остальное. Гм, пора уже завязать, двойным, мля, узлом завязать! - Серега посмотрел на бутылку, в глазах решимость и злость; приподнял ее, словно собираясь шваркнуть об стену. Давай, Ромка, а? На посошок!

- Ну, - сдаюсь, - только дэцэл совсем. Грамм пятьдесят...

Бульканье водки смешивается с жалобами декоратора:

- О-ох, а я ведь, гм, я ведь столько уж не просыхаю. Мля, лет пять как в тумане каком-то. Как вот, гм, гм, от последней жены ушел, от Светланы, так и все... Ладно, ну, будем!

Чокнулись.

- Серега, чтоб у тебя получилось! - желаю приподнятым, ободряющим голосом.

- Спасибо. Получится. Я уж решился.

Второй раз чокнулись и после этого выпили.

- Закусить, эт самое, извиняй, ничего нету. - Петрачена поворошил целлофановые мешочки, тарелки, банки из-под консервов. - Водичка только вот... Ох, Ромик-Ромик, ты, м-м, не смотри на меня, ты еще молодой, эт самое, выбирайся. Ведь все же губит она, все сжигает! - Он снова приподнял и встряхнул почти пустую бутылку. - Сколько я их через себя пропустил. О-хо-хо-х...

Я курю, смотрю на декоратора. И верю, и не верю, что он действительно бросит пить. А каким станет, не вливая в себя ежесуточно парочку пузырей?.. Да будет, куда он денется. День не попьет, протрезвеет и полезет на стену.

И, словно укрепляя меня в сомнениях, Петраченко достает из шкафчика новую поллитровку.

- Вот она, - объявляет, - последняя! Сейчас раздавим и - все. Навсегда!

- Может, не надо?

- Ну, эт самое, ведь последняя. Давай, Ромик, добьем!..

Снова бульканье, и снова мечты Петрачены:

- Наверстаю, поверь, все наверстаю. Ведь и холст, гм, под рукой, материалы все, краски вон тубы стоят... Эх, я так развернусь!

Крепко чокнулись.

Я приложился к стакану, намерившись выпить залпом, не переводя дух. Уже настроился, и тут дверь открылась.