Владимир Орлов - КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК

Утром Соломатин выразил себе благодарность. Три банки «Старого мельника», не допущенные им вчера в компанию к белому напитку, дали облегчение. Оставались в бутыли граммов сто пятьдесят «Гжелки», но мысли о ней вызвали спазм пищевода. «А не полить ли ею кактус?» - подумал Соломатин. Американо-мексиканская монография «Поливание кактуса» так и не пополнила его библиотеку, и Соломатину оставалось довериться интуиции. Была опасность раздосадовать растение. Дума своими законами сблизила ячменный напиток с воспитанниками заокеанских пустынь, и логичнее было бы угостить кактус Эдельфию именно пивом. («Как мне раньше не приходила мысль об этом?» - удивился Соломатин.) Но пиво было им эгоистично выпито. Водка же могла принести растению, взлелеянному в иных нравственных традициях, вред. «А текила! - сейчас же сообразил Соломатин. - От текилы-то, небось, эти кактусы не околевают!» «Гжелка» же, по понятиям слесаря-сантехника, была куда благородно-полезнее, нежели текила. И Соломатин отправился к кактусу. Водку налил в стакан. Иначе вышло бы, что он предлагает Эдельфии пить из горла. Стаканом стукнул о цветочный горшок: «Будем!» Горшочная земля сразу же впитала в себя жидкость. Следует сказать, что угощение свое Соломатин производил с опаской. Взрыв не взрыв, но нечто неприятное могло произойти. Ходить бы потом ему с забинтованными руками. Или вовсе без глаза. Но нет, как и вчера, кактус был миролюбив. Даже башкой своей, если у него была башка, словно бы малый поклон сотворил: мол, спасибо, давно бы так…

А Елизавета не позвонила.

И мобильный ее был отключен. И в квартире возле Тишинского рынка трубку не подняли.

«Ну и ладно!» - рассердился Соломатин. Но сердиться на нее он не мог.

Присел. Вспомнились ему вчерашние видения. Серовато-бурый монстр, так и не выразивший словами свою суть. Морда исполнителя Сальвадора. Вопли Ардальона Полосухина об искушении, от которого он, Соломатин, не должен увильнуть. И не станет увиливать. «Фу ты, гадость какая! Вся жизнь моя искушение! А не пойти ли мне сейчас во храм и не поставить ли там свечи во избавления от искушений?»

И сразу же Соломатину в голову пришли мысли о лицемере Воронском, замаливающем свои гнусности, о набожном и непьющем теперь грешнике Паше Суслопарове, и явилось соображение уж совсем подлое: «А ведь стань я Меховщиком, смог бы, как и Пашка Суслопаров, возвести для себя церковь, хоть деревянную, хоть мраморную…»

Соломатин вздохнул. Пошел к вешалке, надел ватник и кепку, взял чемодан с инструментами и направился в Брюсов переулок.

В Камергерский я не ходил. Но чувствовал, что меня туда тянет. И не просто в Камергерский, а в Щель.

Но без проводника открывать дверь бывшей закусочной я бы не решился. Вдруг никакой Щели и нет. Арсений Линикк, Гном Центрального Телеграфа, в удостоверении - смотритель кабельных сетей, на глаза мне не попадался. А телефона его я не знал.

На занятиях в институте я между прочим произнес «Камергерский переулок» и, не закончив фразы, замолчал. Подумал, сейчас меня примутся расспрашивать об отсутствии дома номер три. Студентам моим было известно, что в Камергерском «свеча горела на столе», что в здании со свечой, но на другом этаже, чудесно обнаружилась рукопись «Тихого Дона», забытая автором полвека назад при посещении им душевного приятеля. Известно им было и о кончине в Камергерском Сергея Сергеевича Прокофьева в трагедийно-веселые для страны дни, о Владимире Федоровиче Одоевском, естественно, и о его философическом кружке любомудров. О «Пушкинской лавке» и о многом другом. А о пропаже и невозвращении дома номер три они будто бы и не слышали. А если и слышали, то забыли.

А я вот не забыл. И был все еще озабочен отсутствием дома номер три. Объяснение напрашивалось простое: я жил в переулке напротив Камергерского, и чтобы попасть в Щель, надо было пройти мимо пустоты, при мыслях об этом унылым звуком альта щемила грусть. Или будто тоскливо звала куда-то птица с синими перьями. Но что было думать о заботах Камергерского переулка жителям Патриарших или Чистых прудов и уж тем более Бирюлева и Митино, для них Камергерский был не ближе третьей линии Васильевского острова или улицы Полупанова в матери городов русских.

И все же странные люди находились. Способные к умственным и культурологическим неприятиям. Или злопыхатели. Эти - из менеджеров среднего звена. Карманы у них были набиты, романсы не пели, «лендроверы» скользили под ними нынешнего года рождения. Но несвободы корпоративной жизни с гуляниями в Куршевелях и на Сардинии, видимо, их угнетали, а потому они по молодости лет чегеварничали, бранили порядки и власти и обещали прикупить лимонок. Скорее всего именно они и ставили под сомнение деятельность Государственной комиссии по выяснению отсутствия дома номер три по Камергерскому переулку. Была ли на самом деле создана эта комиссия и если создана, то чем занималась? И что за фокус произведен с сеансом ученого нюхателя Севы Альбетова? Ясно, что для отвода глаз населения, но что дал этот фокус? И где сам знаменитый Сева? После убиения и похорон в склепе он будто бы прибыл в Охотск Хабаровского края на ките, а после Екатеринбурга на станции то ли Бисерть, то ли Красноуфимск сгинул. И каким макаром кит пропорол льды на подходе к Охотску? Якобы к нему на помощь пришли ледоколы. Но переть они должны были из Магадана и Владивостока, это сколько же пришлось бы мерзнуть киту в ожидании? Кстати, кем и где был нанят кит и не на деньги ли налогоплательщиков? Словом, на уши нам вешают неаполитанскую пасту, комиссии никакой нет, этому государству и городской кепке на все наплевать, кроме ульев и цемента, что приведет к революционному взрыву, а дом номер три как есть в отсутствии, так в отсутствии и будет.

Заявление архитектора Хачапурова, неизвестно откуда взявшегося, вынуждало в эти сомнения поверить. Раньше этот Хачапуров возводил страусиные фермы в Калмыкии и стометровые памятники упокоенным разносчикам птичьего гриппа. Теперь должен будет утвержден хачапуровский проект подземной улицы от Камергерского переулка до Пушкинской площади. Там будут магазины в три этажа, казино, салоны по продаже персидских ковров и вигвамов любых индейских племен со скальпами на заборах, римские катакомбы, соловьиные рощи, пещерные храмы всех конфессий и сект и прочие увеселительные заведения. По приезде в Москву Хачапуров был расстроен видом и нищетой столичных студентов, вынужденных на Тверском бульваре, взгромоздив ноги на сиденья скамеек, пить пиво и сосать леденцы под дождем и снегом. Теперь прямо под памятником незабвенному поэту молодым людям будут предоставлены теплые и фешенебельные рестораны. Из газетных и ТВ-сообщений следовало, что несмотря на протесты старомодных и отдельных московских будораг, проект Хачапурова утвердят и инвестируют, спуск же в подземный парадиз со стороны Камергерского переулка будет осуществляться именно на месте бывшего дома номер три.