Евгений Попов - Прекрасность жизни

Я, как все признают, вообще очень меткий на прозвища, сразу же окрестил ее Наталка-Полтавка, хотя настоящего ее имени не знаю и до сих пор. Так уж получилось!

"Наталка-Полтавка" лежала на полосатом надувном матрасике, слушая в транзисторном приемнике стихи советских поэтов, распеваемые Муслимом Магомаевым. Мечтательно глядела в голубое небо. Я подполз к ней и настойчиво, хотя и вежливо, предложил сигарету с фильтром.

- А я не курю,- засмеялась женщина и, повернувшись ко мне боком, подняла на лоб свои темные, как южная ночь, очки с зеркальными стеклами.

- А ведь хорошо поет,- сказал я, кивнув на транзисторный приемник "Селга".

- У них вся семья музыкальная,- живо отозвалась женщина.- Я слышала по телевизору, что у них все в семье пляшут, поют...

А вот вы знаете такие стихи,- спросил я,

Поскольку все мужчины вымерли,

Утеха женщине - война.

Спросил и выжидающе посмотрел на женщину. Она покраснела:

- Это что еще за "война"? Да вы никак пошлите?

- Ой, что вы! - испугался я.- Это - обычные стихи. Вы знаете, я из школы вынес стойкую нелюбовь к Маяковскому. А вот недавно перечитал и был поражен его мощью. Я и на работе нашим сказал... Но это стихи не Маяковского, Маяковскому они просто нравились. У нас, знаете, на работе собрался неплохой коллектив. Есть о чем потолковать. Мы все разных возрастов, а зовем друг друга на "ты". Просто Коля, Люба, Петя. Безо всяких там это... церемоний. Понимаете меня?

Беседуя таким образом, мы поднялись, прихватили матрасик и, погрузившись в соленую, всю в каких-то пузырьках воду, вдвоем догребли аж до самого буйка, откуда глядя - зеленая линза моря сливалась с синей линзой неба, увеличиваемого до нереальности белой мятущейся чайкой, которая упругим крылом пенила воду, а потом улетела куда-то далеко-далеко, прямо в поднебесье.

Потом отдыхали на плаву, частично распластавшись поперек полосатого матрасика. Поглядывали друг на друга, и наконец я решился:

- А вот скажите и попытайтесь не сердиться на меня: вызывают ли у вас отвращение кальсоны?

- Какие кальсоны? - вздрогнула дама, чуть толкнув матрасик упругим животом.

- Обычные мужские кальсоны. Голубые или розовые, байковые... или просто подштанники с металлическими пуговицами.

Дама поприсматривалась ко мне, разиня золотозубый рот, а потом и ответила, лукаво полуприкрывшись широкой соломенной шляпой:

- Вы знаете - скажу вам честно - на своих мужчинах это вызывает у меня даже нежность. Зато на других - о как мне омерзительно видеть эту гадость! Настолько они мне кажутся противными. Но вы не женщина, вам меня трудно понять.

- Да уж конечно,- пробормотал я.- Вот, оказывается, в чем дело...

- Какое дело? - спросила дама.

И я рассказал ей свою историю.

...Это была поздняя майская ночь, когда еще иногда могут быть заморозки и температура иногда может опускаться гораздо ниже нуля. Все наши уже ушли с этой веселой вечеринки, и лишь один я остался на диване под предлогом, что у меня нет нигде места, где бы я мог сегодня спать.

- Но ведь у меня всего одна комната и всего один диван,- сказала, вдаваясь в подробности, моя коллега - девятнадцатилетняя Ксюша Н., студентка-заочница одного из к-ских вузов, красавица, каких поискать: со свежей крепкой грудью и широко расставленными бедрами.

- А это ничего,- пошутил я.- Как говорит восточная мудрость: двоим в одной сакле легче заснуть, чем одному в двух. А также знаешь, почему гора с горой не сходятся?

- Почему? - тихо спросила студентка.

- У них ног нету!

- Ой, не могу! - тихо засмеялась студентка, а затем, по-видимому восхищенная моим остроумием, потупилась и стала медленно раздеваться. Полураскрытый ротик ее влажными губами ловил напряженный воздух, лобик покрылся бисеринками пота.

И я тоже снял с себя кое-что, а именно немецкие светлые брюки, застегивающиеся на молнию. Она же сначала стыдливо отворачивалась, потом присмотрела, озорно и молодо ойкнула и вдруг захохотала.

- Что это? Смешинка нам в ротик попала? - нежно спросил я, приближаясь к ней на незначительное расстояние.

- Охо-хо! - хохотала студентка, отталкивая меня рукой.- Охо-хо! Дядька-кальсонщик! Да уйдите же вы! - грозно прикрикнула она.

- Мне ночевать негде,- уныло ныл я.

- Да ты, Петька, в таких длинных байковых хоть в снегу ночуй - ни хрена с тобой не сделается! Тьфу! - плюнула на меня озлобленная непонятно почему студентка.

И я, тоже обидевшись, был вынужден надеть брюки и тоже очень злой направился к себе домой, где утром строго наказал племянников, что они сильно кричали и не давали мне спать. Сестра за это сильно дулась на меня все воскресенье и начало следующей рабочей недели. Она даже не кормила меня ничем на завтрак, так что я все начало следующей рабочей недели был вынужден обходиться утром жидким чаем с сухой корочкой и лишь к обеду обедал у нас в столовой за 55 копеек. А ведь у меня печень больная и желчный пигмент в крови не прямой. У меня в свое время была болезнь Боткина, и реакция Ендрашека у меня была завышенная...

- Все? - сухо спросила дама.

- Нет... погодите... не все... И только сейчас - спасибо вам! - я понял, что это - очень просто. Просто я тогда не стал еще для нее свой. Я просто был еще другой, почему она меня и турнула с хохотом. О, я догадывался! Но я не знал. И наши не знали, я их спрашивал. Или лгали. Не знаю. Но лишь вы открыли мне мои глаза, пролили в них истинный свет обстоятельств! Оказывается - еще не все потеряно! Вот уж спасибо вам, вот уж спасибо! Век вам буду благодарен, и не знаю, чем отблагодарить!..

- Все? - повторила дама голосом уже окончательно ледяным.

- Да,- прошептал я.

- Червяк! - отчеканила дама, глядя на меня с ненавистью.

- Да какой же я че...- хотел оправдаться я. Но было уже поздно. Дама сильно рванулась, тем самым скинув меня с матрасика. И, мощно работая ногами, поплыла к берегу, тем самым сбив с моего носа очки. И я опять остался один среди дикой и дивной красоты! Один, совсем один на лаковой, изумрудно-зеленой, пурпурно-розовой, синей, голубой, фиолетовой, оранжевой поверхности под беспощадным солнцем, плавясь в его лаковых лучах! Один, один в море! Один, один в мире! Добрый и близорукий!

- Червяк! - бормотал я, цепляясь за буек.- Как бы мне, наконец, объясниться? И куда же девается мое знаменитое красноречие? Ведь я не червяк, я далеко не червяк. Разве я червяк?

- Вы что это? Тонете, гражданин? Может, вас спасти? - наклонился ко мне из лодки молодой человек с хищным носом и в тельняшке.

- Спасибо. Сам спасусь,- сказал я.

Казенное добро в огне не горит, в воде не тонет - его попросту воруют.

Д. В. ГРИГОРОВИЧ (1822-1899)

Запланированные побеги и рассчитанные убийства, расстрелы на улицах и остова взорванных домов... Когда всему этому придет конец!

Эдгар ЧЕПОРОВ