Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Лукав раб! И я тянусь к нему за настойкой. Он достает фляжечку, откупоривает ее, подносит, и все поденщиковски точно, быстро, заглядывая в глаза и морщась от духа валерьянки, сочувствует... Но пальцы продолжают дрожать. Как говорил Эсхил: масло и уксус - две жидкости, которым не слиться. Не сливается с кличем победителей вопль побежденных.

Вернулись к дому по знакомой дорожке, где следы маленького Коко еще не совсем стерлись. Перед самым домом застали военный лагерь. Взвод драгун, не меньше. Молоденький офицер широко улыбался, выслушивая Аришины речи. Оборотился и пошел ко мне. Все так же улыбаясь, представился:

- Поручик Пряхин.

Блеклые северные глаза. Красные губы. Усталое желтое лицо. На сапогах грязь. На мундире соломинки. Молод и многоопытен.

- Ваше превосходительство, от батюшки своего наслышан о вас, мы тут из рейда возвращаемся, и решил завернуть, у меня с моими драгунами обычные походные нужды, если позволите... Коекуда заворачивали уже, но нас не жаловали, да и вообще пусто...

- Кузьма, - сказал я, - всем баня и обед, и чтобы драгунам по чарке. Идемте, поручик. Вашего батюшку помню.

- Соколы, - крикнул поручик драгунам с радостью, ну вот видите? Потерпите еще самую малость! - И браво зашагал к крыльцу.

После бани мы обедали втроем: я, Пряхин и Ариша. Молодая молчаливая красотка поручика весьма подогревала. "Взять да и сосватать, - подумал я, дам за ней тысяч шесть, пусть увозит..."

- У нас после того чуда, после тех фантастических денег, которые на нас свалились, - сказал Пряхин, - все обернулось вот как хорошо. Батюшка смог и мне, старшему, сельцо прикупить в Пензенской. Сто душ. - И он оглядел столовую. Хорошенький уютный дом господский, тоже с кабинетом...

- Вы женаты? - спросил я.

- Женат, женат, - засмеялся он и глянул на Аришу.

Она была царственна, как никогда.

- Теперь бы только выпутаться из этой истории, - продолжал он, потому что это постоянное отступление просто душу вымотало, уже нет никаких сил, просто вся армия унижена... И пообтрепались мы изрядно... Слава богу, ноги еще носят. Все с духом не соберемся, бог ты мой, дать решительное сражение, почему это так, не понимаю; может быть, потому, что француз так силен, что никто решительно не знает, как давать это решительное... Хотя что значит силен? В отдельных стычках, в мелких, мы не уступаем. Вот вам и решительное сражение... Сначала намеревались под Смоленском, но это было смешно, с ходу, не продумав, ну и не стали, продолжали пятиться. Теперь встали у Царева Займища, позиция хороша, француз будет как на ладони, да вот беда, воды нет, а без воды пропадем. Вы согласны, ваше превосходительство? Только моим лошадям, считайте на круг ведер по двадцать в сутки, да и то это как мне рюмочка. И он засмеялся и поглядел на Аришу. А уж обо всем войске я и не говорю. Значит, опять пятиться. Наверное, придется. А пока дым коромыслом: копаем, укрепляемся...

- Значит, Москву отдавать? - спросил я, хотя, Бог свидетель, я это предвидел, предвидел: там единый кулак, а здесь разрозненные соединения, там единая воля, а здесь интрижки и сведение счетов.

- Бог ты мой, ну уж этого не должно случиться, - сказал он тихо, - мы все костьми ляжем! (Кому нужны наши кости?) Это что же, значит, армию предать? И вообще все? Москву... Все надежды разрушить... Теперь, говорят, с Кутузовым дело переменится. Все, конечно, сгорают от нетерпения: всетаки Кутузов, и, может быть, перестанем пятиться, потому что если подумать, то француз ведь больше половины состава в пути растерял, а к нам подкрепления идут и идут; генерал Милорадович, например, уже в двух шагах с корпусом, да и вообще земля вокруг своя - это же преимущество? Как вы полагаете? Из Калуги и Тулы, например, идет ополчение, и, когда мы с моими людьми делали рейдик для рекогносцировки, сами видели, а из той же Калуги и Орла везут продовольствие, он засмеялся, - правда, провиантские начальники - все воры, почему так получается в такой момент?

Утром я молился о ненастье. Тучки набежали со стороны Протвы, а сейчас уже они наползли сплошным покрывалом, обложили небо... От Царева Займища войска будут уходить, ежели совсем не ополоумели, будут отходить на Гжатск, а тут и Липеньки. Какое будет лицо у этого красногубого драгуна, когда над Липеньками взовьется черный дым и загадочные слухи поползут по ночным бивакам сквозь молочный туман...

- Получается странная картина, - сказал Пряхин, отставляя тарелку, по которой прошелся хлебным мякишем, - с одной стороны, сплошные выигрыши в стычках, с другой беспрерывное отступление. Вдруг выясняется, что французы совершили вероломное нападение: вы, конечно, знаете, что они напали вероломно, и все такое... Я понимаю, конечно, что это с их стороны бестактность, - он засмеялся, - но ведь война же! И вот, представьте, отступаем, маневрируем, сжигаем магазины, чтобы не достались врагу, такие запасы, что трудно передать! Бог ты мой, мы ведь шли от самого Петербурга в надежде, что при столкновении с противником устроим им баню, и дело с концом, ну, не баню, а просто исполним свой долг, но от Витебска как покатились, и начинаются такие картины: вечером на биваке счастливое известие, что Платов гдето там перед нами вошел в соприкосновение, потрепал дивизию и взял тысячу пленных. Кричим "ура". Утром просыпаемся. "Господа, быть наготове, скоро выступаем". Все наготове. Выступаем... но не против француза, не добивать его, а от него! Да как быстро! В иной день пятьдесят верст... И снова та же картина: "Господа, радостное известие. Кульнев опрокинул авангард, взял три тысячи пленных и десять орудий. Ура..." А утром все в седло... и в дорогу... И заметьте, что все цифры круглы, как наливное яблочко. Вот так, торжествуя, катились до Смоленска, потом до Вязьмы, теперь, наверное, и от Царева Займища покатимся... Мы тут в рейде с моими драгунами надеялись столкнуться с какимнибудь французским авангардиком: руки чешутся, да к тому же не по общей команде, а сами, сами. Кровь бурлит сил никаких! - И оборотился к Арише: Представляете, Арина Семеновна, что значит - у драгун кровь кипит? Она удостоила его благосклонным кивком. - Да какие авангардики? В одном лесу, тут неподалеку, наткнулись на землянки. Какойто помещик Лубенщиков со своими людьми, тут и бабы, и детишки, и старичье, нарыли землянки, выставили караулы... Да, и скот с ними! Бог ты мой! Куры, гуси, овцы... Сам Лубенщиков - отецкомандир, сам командует, сам сечет батогами за всякие провинности, сам грехи отпускает, просто комедия. Я ему говорю: "Бога побойтесь". А он мне: "Я сам отставной поручик и свое дело знаю, а ежели их не держать в страхе, они меня и семью тотчас же изведут". Я ему говорю: "Война, сударь, опомнитесь..." А он мне отвечает: мол, не лезьте в чужие дела, а то вооон нас сколько... И даже не покормил, барбос... Какие люди!