Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Нас провели в большую темноватую комнату и оставили дожидаться. Луиза появилась внезапно, и была она точно такая же, как в те московские поры, да и платье на ней было, как мне показалось, все то же; будто она с самой Москвы и не переодевалась. Она тоже была растеряна, как и мы, но не закричала, не бросилась Игнатьеву на шею, но просияла и расцеловала его в обе щеки, затем оглядела меня, глаза ее погасли, интерес пропал, и она протянула мне руку... Я еще пуще покраснел оттого, что все так сбылось, а Тимоша подмигнул мне и сказал Луизе: "Вглядитесь, Луиза, вглядитеська в этого человека", - и рассмеялся. Она улыбнулась мне учтиво и сказала: "Я помню вас, вы русский офицер, который был ранен в Москве... Очень приятно вас видеть живым и здоровым..." - "Да это же Пряхин, Пряхин, - захохотал Тимоша. - Ну Пряхин!" Брови у нее взлетели. "Да, Пряхин,конечно", - сказала она растерянно и глянула на Игнатьева. И по всему видно было, что ожидала она когото другого... "Верно, я очень изменился с тех пор", - сказал я, стараясь выглядеть браво, но кровь хлынула мне в голову от срама, в котором я очутился.

Игнатьев с жаром тараторил ей, как мы вместе жили в какомто чертовом саду, да я почти ничего не слышал. Вдруг она рассмеялась и сказала: "Я на минуту подумала, что вы преодолели эти страшные пространства только для того, чтобы встретиться со мной". - "Ну да, ну да, - заторопился Тимоша, для чего же еще?" - "Вы чемто расстроены?" - спросила она у меня. "Жаль,сказал я, - но время мое вышло... Дела". И прищелкнул каблуками, будто ничего и не произошло. Она велела подать вина и сыру, чтото рассказывала, как она бежала по нашемуто снегу, чтото такое, а я раскланялся и даже нашел в себе силы ручку у ней поцеловать...

Вчера целый день был не в себе от этого вздора, будто меня в карты обжулили. А нынче утром проснулся и подумал, что не так уж она и хороша, как показалось на первый взгляд. Слишком худа, вот что...

Вот такто, любезный друг. Воспоминания бывают и горькими. Как я мучился, а нынче и вспомнить не могу ее. Жива ли?

Хотелось бы письмецо от тебя получить, как ты обо всем этом думаешь. Ведь нас теперь осталось двое. Ты да я. А остальные бог ведает где. Сдается мне, что их ошибка в том, что они всегда о себе думали. Говорили, мол, о России, а на самом деле о себе... Бог ты мой, сколько же кибиток да возков покатило на сибирские просторы! В Петербурге спокойствие и всеобщий столбняк.

Обнимаю тебя, любезный Тимоша.

С поклонами ко всем твоим всегда твой

Пряхин.

С.Петербург, 5 февраля, 1827

Друг сердечной, Тимоша!

Не может быть, чтобы ты затаил противу меня зло. Ведь ты человек искренний и прямой и не стал бы притворяться, что зла не держишь, ежели бы и впрямь держал. Уж лучше бы сказал тогда на почтовой, и дорожки врозь, чем нонче отмалчиваться. Пишу, пишу, а все попусту. Что же мне подумать? Может, я досадил тебе своей писаниной? Так ведь это ж наше короткое славное прошлое, все так и было. Бог ты мой, разве я когда покривил душою? А теперь, когда нас осталось изо всех двое, надо теснее держаться, а мелкие досады, ежели они и есть, считать за вздор. Может, нам лучше бы встретиться, чтобы объясниться? Так ты напиши, я живо прискачу, и все порешим по чести, побратски. Теперь мне, отставному, времени не жалко и спрашиваться не у кого.

Позволь попрежнему обнять тебя, твой

Пряхин.

С.Петербург, 16 мая 1827

Милостивый государь Тимофей Михайлович!

Нынче у меня не осталось сомнений в том, что Вы всетаки порвали со мной всяческие отношения всерьез, несмотря на Ваши горячие заверения. Сожалея об том, прошу Вас елико возможно скорее вернуть мне обратно мои сочинения, которыми я поделился с Вами однажды по искреннему расположению.

К сему Пряхин.

Его высокоблагородию

господину полковнику Пряхину

в СанктПетербурге на Сергиевской

в доме Пузырева

10 июня 1827

Милостивый государь!

20 июля минувшего года в своем имении Липеньки знакомый Ваш, Тимофей Михайлович Игнатьев, 29ти лет от роду, навсегда покончил счеты с жизнью.

Что на самом деле толкнуло его на столь невероятное и ужасное решение своей судьбы, за чьи грехи расплатился он, мы, так любившие его, теперь уже никогда, никогда не узнаем, как никогда не дано нам будет понять, отчего волей Провидения эта кровоточащая в наших сердцах рана навеки отныне связана с Вашим (уверена, к сему совершенно непричастным) именем.

В. Волкова.