Иван Кущевский - Николай Негорев, или Благополучный россиянин

Но что же пишут благопристойные мальчики? Нечего и говорить, — конечно, пишут благопристойные вещи. Николя Негорев доказывает в бесцветнейшей повести очень верную мысль, что сапожник так и родится сапожником, и, сколько его ни учи возить воду, он никогда не сделается водовозом: все будет мечтать о шиле да о дратве. В доказательство этого, он, видите ли, рассказывает, что были два брата: один был рожден убийцей, и, сколько его ни учили живописи, он ничему не научился и совершил все-таки убийство; другой родился живописцем, и, как ни учили его русской грамматике, он остался безграмотным человеком, но отличным живописцем. Ergo [38] Следовательно (лат.). , если я родился от плотника, я больше имею склонности тесать доски, чем сын министра. Сын министра более сына плотника способен управлять государством, сын полководца — командовать армией, сын солдата — стоять на часах и проч. Поэтому сына хорошего министра нужно как можно скорее сделать министром, а сына полководца — полководцем. Сыну же бедного плотника нечего и думать сделаться художником, писателем или полководцем, а должно полагать свое назначение исключительно в обтесывании досок. Вообще самое лучшее — разделить государство на касты, как это было в Древнем Египте. Так думали в древности, так думали в средние века, передавая сыну хорошего рыцаря титул барона и власть над леном, так думают и теперь; как же благопристойным мальчикам думать иначе?!

Все толкуют, что Белинский был великий критик, и благопристойный мальчик Володя Шрам толкует это же самое. Все хвалят повести Тургенева, и благопристойный мальчик Николя Лебедев хвалит повести Тургенева.

Только к чему они толкуют то, что уже давно перетолковано, и хвалят то, что давно расхвалено?

Знаете ли вы, милые мальчики, что глупейшие из вас на званом пиру оказались умнейшими? Знаете ли, что нелепая и безграмотная статья о языке животных читается с большим удовольствием, чем ваши умные речи о том, что Белинский был хороший критик, а Тургенев — хороший романист? Прочитав о том, что обезьяны имеют свой язык, я все-таки подумал немного, пока убедился, что обезьяны лишены дара слова. А над вашими писаньями никто не задумается.

Но довольно! Я и так много разметал перед вами бисера, милые паиньки! Патокой вас надо кормить; за то, что вы умно себя ведете, я вам куплю патоки.

-

После этого «рвет и мечет» (если можно сделать такое существительное) Оверина помещена была следующая чепуха, принадлежащая перу Андрея:

Действующие лица:

Андрей Негорев, благодетельный гений.

Николай Hегорев, редактор «Опыта» и вместе с тем убийца своего родного брата.

Мишка Maлинин, разбойник из Мурома и тоже редактор «Опыта».

Владимир Шрам, ископаемый идиот, большая редкость, имеющаяся при редакции «Опыта».

Грачев, из свиней.

Свинья.

Корыто.

Дураки.

-

Шрам. Виссарион Григорьевич Белинский, распахавший впервые заглохшее поле русской критики, был сын бедного лекаря.

Слышен собачий лай, петушиный крик, блеяние козлов и другие скверные звуки; входят оба редактора, за ними небольшая свита из дураков.

Николай Негорев (Малинину). Прочти, мой друг, новую повесть.

Maлинин (читает). Два брата: Андрюша и Николашка, повесть в двух лицах. Николашка был ужасный подлец, а Андрюша был добрый человек.

Николай Негорев. Поправь: Андрюшка был ужасный подлец, а Николя — хороший человек.

Малинин (читает). Николашка постоянно занимал деньги у доброго Андрюши и никогда не отдавал их ему. Раз Николашка сманил Андрюшу на войнишку…

Шрам (перебивает). Виссарион Григорьевич Белинский, распахавший впервые…

Один из дураков бьет его по рылу, он умолкает; в это время входят несколько дураков и вносят корыто, вымазанное гущей.

Mалинин (осматривая корыто). Я замечаю, на гуще понаделаны какие-то знаки. Это, кажется, какое-то сочинение на свинском языке.

Николай Негорев. Позвать Грачева: он из свиней и хорошо знает свинский язык.

Грачев (входит). Что угодно?

Начинается страшный шум; дураки лают по-собачьи, мяукают по-кошачьи и кукарекают по-петушиному.

Шрам (читает). Виссарион Григорьевич Белинский, распахавший впервые… (Грачев бьет его по рылу; он умолкает.).

Николай Негорев. В редакцию прислана статья. (Указывая на корыто.) Возьмите, пожалуйста, эту рукопись и прочтите нам.

Грачев (берет от дураков корыто). Почерк знакомый, и корыто знакомое: где-то я угощался из этого корыта. (Читает.) «Хотя редакция «Опыта» и сотрудники этого журнала принадлежат к презренной двуногой породе людей, но, по своему слогу и по своим прекрасным мыслям, они вполне заслуживают быть поставленными наряду со свиньями».

Дурак (входя докладывает). Один из сотрудников желает видеть редактора.

Николай Негорев. Проси.

Свинья (входит и останавливается, с удивлением глядя на Грачева). Хрю, хрю-рю-хрю!

Грачев. Кого я вижу? Это она — моя божественная Хавронья! Хрю-рю!

Свинья. Хрю-рю-хрю!

Грачев. Хрю-рюх!

Свинья бросается в его объятия, они обнимаются и целуются. Молчание. Немая картина трогательного свидания двух нежных любовников. Грачев о чем-то тихо разговаривает со свиньей на свинском языке.

Свинья (продолжая находиться в объятиях Грачева). Рюх-тюх-рю-рю?

Грачев. Предмет моей страсти спрашивает редакцию «Опыта», получена ли ее статья о свинской литературе.

Шрам (подвертывается). Виссарион Григорьевич Белинский, распахавший… (Грачев бьет его по рылу; он отходит.)

Николай Негорев. Статья вашей невесты будет помещена в следующем нумере.

Грачев. Хрю-хрю.

Нежно обнявшись со свиньей, уходят.

Николай Негорев. Дураки, уведите идиота в хлев, привяжите на цепь и дайте ему немного сена, только посматривайте, чтобы он не ушел.

Дураки уводят под уздцы Шрама; Малинин и Николай Негорев остаются одни.

Друг мой! Добродетельный брат мой не выходит у меня из головы. Я его ненавижу. Он невинен и добр, как ангел, а я зол, как дьявол. Он умен, а я глуп; ты знаешь: я глуп непроходимо…

Малинин. По глупости ты почти равен со мной.

Николай Негорев. Я написал на него канальскую повесть — ничего не подействовало: все знают его ангельскую доброту. Как бы мне убить его? Я пробовал утопить его, но не утопил. Душа горит! Мне хочется пить. Дай пить да посвисти: я не могу пить, если подле меня не свистит кто-нибудь.