Елена Нестерина - Это Фоме и мне

Снова пошли дожди, Вика приезжала как раз в самый ливень, закутанная по самый нос в клеёнчатый платок ядовитого цвета лимона, которого не бывает. Это было строго по последней моде - так объяснила она Фоме.

Ужвалда выиграл заочную партию с известным шахматистом города, которую организовали для него друзья Фомы, затем выиграл ещё одну. Фома говорил Ужвалде, что он уникум, что он первый великий негр-шахматист и что впереди у него большое будущее. Но Ужвалда лишь вздыхал и не отвечал на это ничего, пугая Фому.

Анита Владимировна смотрела на Фому с величайшей укоризной, и он ничем не мог помочь бедной женщине-врачу. Впереди её ждал по крайней мере отпуск, и во многом это повлияло, должно быть, на то, что когда снова стало тепло, и в послеобеденной тишине Кувалда и Фома лежали себе по койкам и слушали, как где-то на улице шваркает метла, в боксе вдруг появилась Анита Владимировна Таптапова и сообщила, что завтра после анализов Фома может выписываться.

В эту ночь Фома и Ужвалда привязали Сергуню к стулу и намазали зубной пастой. К утру отвязали и помыли. Сергуня хотел обидеться, но не мог. Фома подарил ему свои кассеты, подарил недовязанную мочалку, потом передумал, отобрал и довязал, уменьшив, правда, наполовину её лохматость.

И утром под окном бокса уже стояла Вика, лысенькая - с волосами в сантиметр длиной, и в платье цвета маковой росинки. Она улыбалась до настоящего сияния, говорила, что подождёт, и Ужвалда скалил зубы из-за шторы.

Они недолго прощались с Фомой. Всё было уже решено, и Ужвалда уверил, что не будет противиться желанию Фомы принять участие в устройстве его судьбы. Лидия Кузьминична горячо прощалась, утёрла даже слезу умиления, они обменялись с Фомой подарочными мочалками, даже Аните Владимировне, которая так напрасно долго держала его в больнице и не применяла своего столь эффективного лекарства раньше, Фома подарил мочаль. Палёновой он посоветовал заняться медитацией, сказал, что она наиболее склонна именно к этому, и что медитация и раскрытие внутреннего потенциала придаст особый блеск её имиджу. Палёнова поверила и очень обрадовалась. Она искренне считала Фому замечательным собеседником, и теперь весьма грустила. Весь персонал отделения прощался с Фомой как с родным, и это им всем, которые даже на улицу, хоть на минутку, не хотели его пускать, Фома собирался крикнуть на прощанье "У, крокодилы!". А теперь он говорил растроганно "До свидания, нет, лучше прощайте, конечно" и махал рукой.

Когда Фома наконец вышел из корпуса и Вика обняла его на улице, от Фомы пахло хомячками. Он был другой, Вика даже растерялась, но Фома положил ей ладонь на макушку, поцеловал и сказал:

- Ты моя лыся. Вот и пойдём мы, что ли?

И они пошли. У въезда в больничный комплекс их ждали в машине друзья Фомы.

- Давай посмотрим. - сказала Вика.

Они обернулись. Ярко светило солнце предпоследнего дня лета, инфекционный корпус отбрасывал тень на морг, в окне бокса обезьянничал Ужвалда.

Вика помахала рукой. Затрепетало платье цвета маковой росинки, красивее которого Ужвалда не видел никогда в жизни. Ему хотелось плакать по нежной лысенькой девочке, ему хотелось вернуть Фому, и Кувалда лишь выл в голос, улыбаясь и широко размахивая руками.

Фома тоже помахал Ужвалде. И уходил он медленно, потому что давно не ходил так далеко, и теперь не мог понять, хорошо это или плохо. Хрустела под ногами настоящая уличная пыль и тополиные листья, Фома поднял голову и шёл, глядя в небо. Перед ним снова было пространство, он смотрел в него и широко открывал глаза - ему казалось, что так он быстрее привыкнет к разлитой и ничьей вечности. Светлого воздуха было так много, что, Фоме казалось, его вот-вот сметёт с поверхности земли.

"Лучше бы была ночь, когда я выйду", - подумал Фома, потому что в густой темноте мир скорее бы привык к нему. Фома остановился и посмотрел на рыхлую кучу жёлтых листьев.

- Я не могу заказать Богу время суток, Вика, - сказал он, - но могу купить для нас лето. Правда?

Вика улыбнулась ярко-ярко, Фома взял её за руку и пошёл дальше, и каждый его шаг от больницы стоил дорого - Фома заплатил за них свободой.

А когда они с Викой подошли к машине, друзья уже сложили тент, и понеслись они в город - только ветер свистел у Фомы в ушах и Вика смеялась звонко и радостно.

Меньше чем через неделю они приехали к Ужвалде в гости. Прыщей на Ужвалде осталось совсем немного, словно никогда и не было. И глаза стали почти одного цвета с зубами, считай, другой человек смотрел на Фому из рамки окна их бокса. Еле узнал его Фома.

- Да такой же, это просто тебе всё другим кажется. Ты ж его только с той стороны видел, а я в основном с этой. - сказала Вика, и Фома подумал, что она права.

Выписать Ужвалду могли в любой момент, и им с Викой казалось, что они знают истинную причину исцеления. Один Фома ни о чём не догадывался и был зол на медлительную черепаху Аниту Владимировну, которую он почти простил, но, видно, не до конца.

Ужвалда обещал непременно позвонить Фоме, как только его выпишут, но прошла ещё неделя, Фома нашёл ему работу и задумал одно выгодное предприятие, но он не звонил, а когда Вика и Фома снова приехали в больницу имени Красного Шприца, то оказалось, что из инфекционного отделения Ужвалду выписали четыре дня назад.

И пропал Ужвалда. Разыскал Фома общежитие его бывшего университета, много там было негров, некоторые отзывались на имя Ужвалдо, а также и на Освальдо, и на Асфальто, но всё это были не те, а об их малыше не знал никто. Очень хотелось Вике и Фоме верить, что он вернулся наконец на родину к своему мужественному народу, но было понятно, что это неправда.

Осенью в Пномпене было лето, но когда Вика и Фома вернулись оттуда, на нашем тёмном небе ползли необъятные тучи, и ледяной ветер дул на Викины щёки, успевшие привыкнуть к теплу и счастью.

Давно возвратились с Чёрного моря Лариска и подруги из её института, приехала, наверно, и Анита Владимировна Таптапова из своего заслуженного отпуска, Брыся стала близкой Викиной подругой, а Ужвалды так след и простыл.

А в первые морозы, когда ещё почти не выпало ни кусочка снега, Фома шёл по улицам города. Он торопился, потому что опаздывал. И вот один их переулков оказался перегороженным, и большая не замерзшая лужа не давала для прохода пешеходов никакой возможности. Судя по следам, все сворачивали в дырку в заборе. Фома так и сделал.

За забором шла стройка. Здание модной конструкции строилось, видно, очень поспешно, потому что ещё совсем недавно ничего на этом месте не было. Строили молдаване. Они громко кричали что-то друг другу, махали рукавицами, разгоняя едкий чёрный дым, который валил из огромного чёрного котла. Фома присмотрелся повнимательнее и заметил, что у котла стояли негры в телогрейках и ушанках и, судя по запаху, варили смолу. Фома даже остановился. Без сомнения, это были негры, три человека, и работали они на подхвате у молдаван. Такого Фома ещё никогда не видел, но тут один из них, в самой затрапезной телогрейке, помешал чёрную кипящую смолу длинной палкой с привязанной к ней банкой, вытер сопли рукавом - и конечно же Фома узнал в нём своего маленького пропавшего Кувалдочку!