Захар Прилепин - ПАТОЛОГИИ

- Берегись! - ору я, - На крыше «хрущевок» чеченцы!

Язва, слыша меня, не пригибается, и ещё раз стреляет из подствольника.

Я ругаюсь матом вслух, злобно, пытаясь разозлить себя, заставить себя смотреть.

Ещё раз поднимаю бинокль, и не в силах взглянуть на «хрущевки», смотрю на дома, стоящие слева от школы, возле дороги.

Язва ложится на крышу, губы его сжаты, глаза жестоки. Несколько пуль попадает в плиты бойниц, мы слышим.

На левый край школы падает граната, - никто даже не успевает испугаться, - все разом дергаются, потом, подняв головы, смотрят на место взрыва, - там никого не было, - а затем друг на друга. Все целы.

- Подствольник, - говорит Язва. - Из подствольников бьют.

- Это чего у тебя? - спрашивает Стёпка Чертков у Язвы.

Гоше в ботинок воткнулся осколок.

Он вынимает его пальцами.

- Надо уползать! - говорю я, но не успеваю до конца произнести фразу, потому что слышу, как по рации, чудом прорвавшись сквозь общий гам, не своим голосом кричит Столяр:

- Язва! Язва, твою мать! Чеченцы в школе!

- Слева стреляют! - голосит кто-то из пацанов на крыше. - Вон из тех зданий! - и указывает на дома у дороги.

У меня холодеют уши: я слышу, как над нашими головами свистят пули. Мерзкие кусочки свинца летают в воздухе с огромной скоростью, и от их движения происходит легкий, отвратительный свист.

- Уходим отсюда! - говорит Язва.

«Куда уходить? - думаю я, - Может, там уже всех перебили?»

Крыша видится мне чёрной, гиблой льдиной, на которой мы затерялись, оторванные от мира.

Ковыляя, никак не способные придумать, как же нам передвигаться, - ползком, на карачках, гусиным шагом, в полный рост, прыжками, кувырками, - мы движемся к лазу.

Задевая всеми частями тела обо всё, скатываемся по лестнице. Внутри школы раздается непрерывный грохот, словно там разместили несколько заводских цехов по сборке металлоконструкций.

Я ещё не слез, стою на лестнице, боясь наступить на голову нижестоящему, на меня кто-то, обезумев от спешки, валится. Сапогами, ногами, коленями бьёт меня по темени, сдирает скальп, уши, карябает, терзает шею, давит меня. Держась одной рукой, на которой висит автомат, за лестницу, я поднимаю другую, пытаясь остановить того, кто сверху, кричу что-то при этом. Но тот, кто сверху, не останавливается, мне кажется, он садится мне на голову, хочет меня оседлать, я склоняю голову, сгибаюсь, и он переваливается через меня, едва не отодрав мне уши. Он падает вниз, лицом на каменный пол, переворачивается на бок, и я вижу Стёпу Черткова, с деформированной, мертвой головой.

- Стёпа! - вскрикивает кто-то.

«Что же это…» - думаю, и не успеваю додумать. Спрыгиваю, переступаю через Стёпу.

- Берите его! - говорит Язва.

Стёпу пытается поднять Монах.

- Погоди! - говорю я, и с помощью Монаха снимаю со Стёпы разгрузку. Одеваю ее поверх своей.

Монах вскидывает Стёпу на плечо. Стёпина голова свешивается вниз, волосы словно встают дыбом, и все они слипшиеся, в чёрной, густой крови.

Я поднимаю Степкин автомат. Спешу, отяжелевший, за Язвой. Мы заглядываем в коридор, но никого не видим.

Язва вызывает Столяра. Костя сразу откликается.

- Коридор чистый? - спрашивает Язва.

- Да! Чистый! - отвечает Столяр.

Бежим в «почивальню».

Бросается в глаза огромная спина Андрюхи-Коня, его белые руки на пулемете. Он надел разгрузку на голое тело.

Несколько пацанов стоят у бойниц, беспрестанно стреляя. На полу - сотни гильз.

- Чего? - кричит Столяр, глядя на Стёпу Черткова.

Монах молча сваливает Стёпу на кровать. Щупает у него пульс. Какой там пульс, вся голова разворочена. Из пулемета, что ли…

- Кто прорвался? - спрашивает Язва.

- Влезли… - начинает Столяр, и обрывает себя, всматриваясь в мертвое лицо Стёпы. - Влезли, - продолжает он, будто сглотнув, - на первый этаж двое… Их Плохиш гранатами закидал.

- А может они ещё где? - спрашивает Язва.

- Не знаю. Я отправил своих и ваших по классам, по два человека. У всех рации есть.

- Чего, отошли они, Кость? - спрашиваю я.

- Вроде…

- ГУОШ отзывается? - спрашивает Язва.

- Хули отзывается… Говорят, сидите, ждите, они в курсе.

- Чего «в курсе»?

- Да не знают они не хера! Может, чечены опять город берут? Может, в ГУОШе также сидят, как и мы, запертые?

Я подхожу к Андрюхе. От него, кажется, валит пар. Он возбужден. На белом лбу ярко розовеет небольшой угорь.

- Чего там? Куда бьешь? - кричу я.

- По «хрущёвкам», - отвечает Андрюха злобно, ответ я угадываю по губам. - Все стреляли, никто не попал! - говорит он, уже о другом - о нас. - Их, бля, человек двадцать было во дворе. А мы сначала обоссались все, потом окосели все на хуй!

«Мы обоссались, а он нет», - думаю я об Андрюхе.

Аружев сидит у без умолку гомонящей и, кажется, готовой треснуть рации, неотрывно глядя на мертвого Стёпу. Монах стоит рядом с кроватью, и тупо смотрит на свой ботинок, весь покрытый кровью, Стёпиной, застывающей…

Дима Астахов, возле которого стоит труба гранатомета, оглядывается на мгновенье, вглядывается в Стёпу, и снова стреляет, серьёзный и сосредоточенный.

Столяр начинает поочередно вызывать всех, кого разогнал по кабинетам, спрашивая, как обстановка.

Я слышу голос Скворца. Кличу его, дождавшись пока Столяр закончит проверку:

- Ты где? - спрашиваю, прибавляя громкость рации на полную.

- Рядом с «почивальней», в соседнем классе, - слышу далёкий Санин голос.

Иду к Скворцу, предупредив Столяра.

- Егор! - говорит мне Столяр вслед, - Все посты обойди! Посмотри, что где. Доложишь.

Я выхожу из «почивальни», и останавливаюсь в коридоре. Прижимаюсь спиной к стене, смотрю вокруг. Вся школа вибрирует, мелко дрожит, сыплется известью. Вдруг вспоминаю, что у меня до сих пор расстегнута ширинка, - с того момента, как я увидел дядю Юру. Застегиваюсь ледяными, негнущимися пальцами. Помочиться не хочется. Дую на руку, пытаясь отогреть пальцы.

Дверь в комнату, где находится Скворец, открыта. Юркнув в помещение, согнувшись, подбегаю к Скворцу, присаживаюсь у стены. Достаю сигарету.

Саня, дав, не глядя в окно, короткую очередь, встает у окна боком, ко мне лицом.

Я киваю ему головой, - как, мол? Пытаюсь улыбнуться, но не выходит.

Саня смотрит на меня, не отвечая. Лицо его, покрытое белой и серой пылью, кажется, спокойно, лишь щека чуть дергается.

Прикуриваю, затягиваюсь. Вкуса у сигареты нет. С удивлением смотрю на неё, и, тут же забыв, зачем смотрю, хочу бросить. Останавливаю себя в последнюю долю секунды, чтобы проверить, глядя на сигарету, не дрожат ли пальцы у меня. Не дрожат.

- Ну, чего? - говорю я вслух.

- Обстреливают. Вон - попали, - Саня показывает на выщербленную стену напротив окна. - Сейчас пристреляются и…

- 7,62… - говорю я, глядя на стену. - Если из 5,45 жахнут, может отрекошетить по заднице.