Захар Прилепин - ПАТОЛОГИИ

Один из бегущих, выхваченный моим суматошным зреньем, прячется за сараюшку, где располагается кухонька Плохиша, присаживается, и, скалясь, кладет гранату в подствольник.

Прицеливаюсь и стреляю, в присевшего за сараем удобно стрелять - по диагонали, спрятавшись за стену. Чеченец дергается, но, не боясь выстрела, выворачивается в мою сторону и… Не знаю, стреляет ли он, - я отстраняюсь, поднимаю вверх автомат.

«Косая тварь…» - ругаю себя.

И снова: «Зачем они бегут сюда?»

Торопясь, словно опаздывая, стреляем.

- Граната! - вскрикивает кто-то рядом со мной.

Вскидываю взгляд, стремясь увидеть легкий овальный слиток, готовый разорваться, и вижу. Граната бьётся в сетку на окнах и падает назад, вниз, под окна школы.

Услышав уханье разорвавшейся гранаты, и надеясь, что взрыв отпугнет чеченцев, я снова пытаюсь выстрелить, но рожок пуст.

И другой, привязанный синей изолентой к вставленному в автомат, тоже пуст. Бросаю их Аружеву, к его столу, где он сидит у рации и снаряжает пацанам рожки.

- Руслан, быстрей! - кричу.

Он смотрит на меня озлобленно, загоняя патроны в чей-то рожок.

Я смотрю вокруг, замечаю автомат Язвы, под кроватью Сани Скворца. Подбегаю туда и вижу чей-то носок.

«Мой или Саньки?»

Отстегиваю от Гошиного автомата рожки, - вижу, что один полный, а в другом - последний патрон. Пристегиваю к своему, смотрю на спины, на лица пацанов. Они перебегают от окна к окну: мокрый, с бешеными глазами Столяр, взвинченный Федька Старичков, Кизя, с алюминиевыми, спокойными скулами и тонкими губами, Дима Астахов, повесивший трубу гранатомета за спину, Валя Чертков с одним глазом раскрытым до предела и другим, совсем не видным, Скворец…

- Андрюха! - ору я Суханову, который так и не сходил с места. - Смени позицию!

Андрюха-Конь хватает пулемет за ствол, и перебегает.

«Он же руку сожжет!» - мелькает у меня в голове.

Присев на корточки, я примериваюсь, куда мне встать, и вижу чью-то руку, цепляющуюся за сетку, - чёрную лапу с крепкими ногтями в грязной окаёмке. Вслед за рукой появляется лицо, вполне довольное, обильно бородатое. Другой рукой, взобравшийся прямо к «почивальне» чеченец кладет в бойницу, от которой только что отошёл Андрюха-Конь, автомат, и я вижу, как ствол начинает подпрыгивать на кладке бойницы, стреляя в глубь «почивальни».

Бегу к окнам, зачем-то бегу к этому лицу, делаю, кажется, два прыжка и стреляю почти в упор в бороду. Палец мой изо всех сил тянет на спусковой крючок, но автомат больше не стреляет: суматошно я вставил тот рожок, где был последний патрон. Вытаскиваю из разгрузки гранату, срываю кольцо, бросаю ее в бойницу, вослед упавшему, словно боясь, что он снова полезет вверх.

«Ползут как коларадские жуки…» - думаю я, в голове мелькает детская картинка, какая-то сельская дорога, конец августа и коларадские жуки, уныло уползающие с картофельного поля, и мои детские ноги в красных сандалиях, подошвы которых уже покрыты влажной коркой жучиных внутренностей, с вклеенными в едко пахнущее месиво полосатыми, желтыми крылышками.

- Семёныч на связи! - выкрикивает Аружев.

- Семёныч! - орёт стреляющий Столяр, не отходя от бойницы, - Семёныч! - ревёт Костя, словно Куцый может его услышать. - Они в окно к нам лезут, Семёныч! Прямо в окно! Вы где там, бляди?

Аружев, подумав мгновенье, вытягивает руку, с зажатым в ней динамиком, и большим пальцем нажимает на тангенту, - давая Семёнычу послушать Столяра. Если, конечно, можно здесь что-то услышать.

Астахов, как ужаленный, отскакивает от бойницы, приседает, держа себя за голову.

К нему кидается Скворец.

Астахов убирает руку, кажется, в голову ему попал осколок. Течёт кровь, Астахов зло морщится. Скворец танцующими руками бинтует его. Наверное, Астахову кажется, что бинтует слишком долго, он вырывает бинт из Саниных рук, связывает концы, и возвращается к бойнице. По его шее течет кровь. Лицо у него страшное, взгляд -дикий.

Столяр, пригибаясь, бежит к Аружеву, поскальзывается на гильзах, переворачивается через голову, и, сидя у ног Аружева, выходит на связь.

- На приёме! - кричит он, назвав свой позывной.

Я не слышу, что говорит Семёныч.

- Нас штурмуют! Мы в осаде! Три «двухсотых»! Дока убили! - выкрикивает Столяр, кажется, тоже не услышавший Семёныча.

- Когда будете? У нас раненые! Когда помощь? - кричит он, подождав.

Слушает ответ.

- Не понял!

Ещё слушает.

- Кашкин не приезжал! Я за старшего!

Опять слушает. Бросает рацию на стол.

- Снаряжай, хули сидишь! - орёт он на Аружева.

Заставляю себя выглянуть в окно. Кидаю ещё одну гранату, и будто в отчаянье, стреляю, поводя автоматом во все стороны, пытаясь хоть что-то увидеть, и в то же время уверенный, что вот сейчас, прямо сейчас вот, в следующую секунду получу в лоб пулю.

Дима Астахов бьёт из «мухи» в сарайчик Плохиша. Во все стороны летят доски, банки. Отстраняюсь от бойницы, словно выныриваю. Хватаю воздуха, и снова стреляю. Я вижу несколько человек, отбегающих к воротам. Быть может, мне мерещится… И ещё нескольких, лежащих на земле, в грязи. Неужели мы их всё-таки убиваем?

…Патроны, кончились патроны, рожок пуст.

Ныряя возле бойниц, подскакиваю к Аружеву. Беру свои уже снаряженные рожки, и только здесь вспоминаю, что у меня в боковых карманах разгрузки лежат ещё два рожка, не тронутые.

- Аружев, к окну! - орёт Столяр.

Тот, нервозно схватив автомат, пытается встать, но автомат цепляется ремнем за стол.

Приседает у бойницы Кизя, падает на колени. Никто к нему не спешит, - может, не видят. Бегу к Женьке, он держит себя за плечо. Сквозь Женькины пальцы, толчками бьётся кровь.

Аружев начинает орать, я не разбираю ни слова, но понимаю, что ему не нравится всё происходящее вокруг, не нравимся мы, и он не хочет идти к бойницам и стрелять.

Не знаю, что делать с Женькой. Перевязать надо? Нет, укол, сначала укол. Кажется, я говорю вслух.

- Женя! - говорю я, едва слыша свой голос. - Сейчас, Женя!

Лезу в задний карман разгрузки за индивидуальным пакетом.

- Скворец, помоги! - прошу я, боясь, что обязательно что-нибудь спутаю. - Саня! Санёк!

Делая укол, раскручивая бинт, при этом поглядывая на кривящегося в муке Женьку, лоб которого покрывается крупным потом, ошалевший от грохота, с липкими и красными руками, оставляющими следы на разматываемых бинтах, которые все равно сразу насквозь пропитываются кровью, как только я их криво и путано прикладываю к Женькиному плечу, пропуская под мышкой, и, передавая Сане, сидящему за спиной Жени, - вот в эти мгновенья, я вдруг понимаю, что всё происходящее погружает меня в состояние некоей одурелой невесомости. И я начинаю видеть вокруг себя всё, кажется, что я вижу даже то, что происходит у меня за спиной.