Всеволод Иванов - У

Допек он меня этим последним признанием! У меня даже колени задрожали, и я прислонился к вонючей колонне. Он, опахивая меня ладошками, продолжал донимать:

- Букинист не берет, часовщик явится. То же Насель. Или продовольственник Ларвин. Или картежник и винных дел мастер Трошин. Или спортсмены Лебедевы... или, извините за откровен-ность, но истина всегда останется для меня дороже племянницы, Людмила Львовна, великий мастер сводного дела. Выпускали также и Сусанну, некоторые избалованные люди обожают холодность и сухость, особенно в блондинках, Егор Егорыч. Впрочем, Сусанна не столь холодна, как с первого глаза кажется. Вот вы обругались кражей! Какая ж кража, если мы покупали по твердым ценам и продавали тоже по твердым, но, правда, мною установленным. Государственные вещи? А разве я не государственная вещь, разве на меня не простираются милости государства, разве я лишен карточки или паспорта? Затем. Я ставил перед собой философские цели, я воспиты-вал свободных людей, пока не выступил Черпанов. Я не позволял им заниматься валютой, золо-том, мой план был разработан с удивительной точностью, добросовестностью, если хотите.

- Сухаревка подвела?

- Откуда возникло у вас, Егор Егорыч, такое убеждение?

- Корона!

- Забраковано! Сухаревка кое-что напутала, но сама истекла на этом деле кровью...

- Кровью?

- Иносказательно, иносказательно, Егор Егорыч. Братья Лебедевы, подстрекаемые Жаворон-ковым, отчасти своей жадностью и умаленностью своей роли, они были у меня чем-то вроде разведчиков, пошли наперекор и, посредством Населя, хапнули из мастерской несколько золотых часов. В мое отсутствие. Я ездил отдыхать на юг. Я вспыхнул, поджарил их следствием,- вел его лично - передал дело в домовый суд,- вел лично, а затем изгнал их, простив Мазурского, так как он жених Сусанны, и вообще - дурак. Впрочем, Лебедевы тоже идиоты. Очень, очень круп-ное наслаждение, Егор Егорыч, бороться и побеждать. Ходишь осторожненько, по участку - и видишь: вот выезжает вполне благополучный, государственный транспорт. На дугах обозначение правительственного предприятия, против тебя необычайно организованное государство с его табелями, усовершенствованными цитатами из вождей, с путевками возчику, а все-таки воз - твоя добыча, он поворачивает и едет по твоей путевке. Отрада сердцу и взору, Егор Егорыч, управлять людьми, и вряд ли кому возможно выдуть из себя это наслаждение!

- Что ж, вы и мной управлять хотите? И Черпановым?

- Зачем, Егор Егорыч? Я вам развил людей и сам целиком капитулирую, даже не выговари-вая себе прибыли в развиваемом вами деле. У Черпанова чересчур опасная грамота, Егор Егорыч.

Мне хотелось выведать у него побольше:

- Неужели так-таки вы мгновенно распались от девяти сургучных печатей?

- Конечно, пропал! Но, заглядывая глубже, хочется мне также, чтоб вы помогли разболтать столкновение двух могущественных интересов, которые выявились в конце самого последнего из четырехмесячных участков. Работая вполне благоприятно, я все же понимал, что Степаниду Константиновну нельзя слишком усиливать, она возомнит бог знает что, пожелает самостоятельно решать сделки, напортит, а главное - не пускать ее в основной замысел предприятия, а попасть она туда могла, так как я часто пользовался услугами ее дочерей. Начал я ей разыскивать против-ника. Насель, он послушен и робок, но его, знаете, могли тоже на избранность, отборность - в смысле руководства - толкнуть его родственники, а через них он, сговорившись со Степанидой Константиновной, столкнет и меня. Очевидно, оставался Жаворонков. Поговорил я с ним наедине, начал его разгибать и раздувать, а он,- опираясь на бога, извините,- притянул к себе Лебедевых, а те чуть всего дела не повалили. С глазу на глаз выражаясь, я следил с живейшим участием за развитием конфликта Жаворонкова и Степаниды Константиновны, и этот конфликт, если его не прекратить, способен их разметать...

- Но вы ж его начали, вы и прекратите.

- Зачем? Кончается тысяча первая ночь, и люди, с внутренней свободой, переходят к вам. А вы так-таки без единого конфликта имеете поползновение их принять? Черпанов избран для сплочения. Здесь вам нечего выпытывать. Егор Егорыч, я все открыл.

- Уловки! воскликнул я, вспыхивая.- Вы струсили из-зa бегства Maзурскoго, он вам мешает выползти, Лебедевых трусите!

Он словно ждал моего выпада. Он перестал меня беречься, внешнее его беспокойство исчезло, и голос, прежде угасший и дрожащий, он перевел на обстоятельность и спокойствие:

- Ясно, что при плановом хозяйстве не может быть кризисов, но, как ни планируй, междуна-родная обстановка такова, что без затруднений не обойдешься,- социализм строить не легко, вся-кий понимает,- и вот тогда, то есть при затруднениях, возникает мысль: не помогут ли вывести понизу ползущие силы. И тогда появляется Черпанов. Черпанов есть развязка. Он их выпускает, эти силы, прощает им прошлое...

- Иначе?

- Иначе они продолжают осаду, но с гораздо большим успехом, потому что приобрели внутреннюю свободу, то есть возможность найти любой исход.

- Вы черт знает что говорите, Савелий Львович! Иной исход! Да вас истребят, как мух, если вы будете сопротивляться строительству.

- Во-первых, я не сопротивляюсь, а помогаю строить, а, во-вторых, попробуйте истребить мух. Мух истребить совершенно невозможно, да что совершенно - хотя бы на две трети, как истребили младотурки, Энвер и Талаат-паша в 1915 году две трети армянского народа, после чего имели право сказать: "Армянского вопроса уже больше нет, потому что армян нет". А невозможно вот почему. Тысячу лет мы прививали народу, через посредство церкви и философии, привязчи-вый и неистребимый гуманизм, однако сами не будучи гуманистами. Попробуйте-ка вы, появив-шиеся правители из народа, отбросить от себя гуманизм. Жалко человечка! Гадкий он, ничтож-ный, хитрый и вредный, а жалко резать! И нож бритвой, и возможности полные, и результат впереди прекрасный, и тратить сил много ли! - чик по горлу и все! - а жалко. Не в состоянии слезы удержать. Иную дорожку выбираете. Пустой спор, Егор Егорыч, не получится с мухами! Ну вот, возьмем вас, Егор Егорыч, к примеру.

- Какой же я государственный деятель, я выпадаю.

- Финтите! Однако же вы секретарь большого человека. И вот, допустим, вам бы приказали физически уничтожить всех живущих в доме 42. Допустив наличие чрезвычайной у вас необуздан-ности, все-таки на шестом человечке истощились бы ваши силы и поблекла бы вывеска. Да, сказа-ли бы, вот если б у окопа, винтовка в винтовку,- а вообще не лучше ли их использовать, ну хотя бы временно...

- Ага, временно!

- Да, временно. Четыре года передышки и общественного спокойствия. Имейте в виду, что я говорю не про себя и не про тех, которых я вел и переделал, а про других - их еще много, ибо помните, что в 1927 году частное капиталовложение в государственное дело достигало 30%,- которые готовы к борьбе и борются. Вот я и не допускал валютных дел, бандитизма, а они не брезгуют ничем. Четыре года солидирования! - кричите вы. Приятно, отвечают они, через четыре года неизвестно еще, какие силы возобладают. И тут для разливки спокойствия появляется Леон Ионович...