Всеволод Иванов - У

- Нет, навсегда!

- Фу, какой вы горячий, Леон Ионыч, сразу видно человека высокой партийности, никаких противоречий. Вижу гибель собственно в гибели своего прейскуранта. Он у меня чудной. Смотри-те на лицо. Вот как все можно прочесть, скажем, хотя бы потому, что этот человек может воздейс-твовать на шофера, что, скажем, свалил ко мне на двор сахар с грузовика, а сам грузовик без мешков утопил в Москве-реке. Вот ко мне и обращаются. Я иду, говорю, самое важное - это умение вести сейчас переговоры, вежливость и доброта голоса. Или кипе материи в складах гигантских затеряться трудно ли? Ну они и теряются. Возчика подговорить легко, его, в крайнем случае, и напоить можно, а вот как ты прочтешь душу заведующего? Он и ко мне придет, погово-рит, и в шашки сыграет, и птичку послушает, противно, но слушает, и пошлю я его к разным лицам, он и рекомендации моей поверит, и тогда - пожалуйста, бери с него. Но самое главное, то...

- Ну, ну!..

- А что, любопытно?

- Почему ж не любопытно? Мне любопытно, чем вы можете мне полезным быть на Урале.

- Самое полезное во мне не только прейскурант находить и соответствующих людей подсылать, которые могут с данным предметом обращаться, а самое главное, чем я и смогу быть полезным и без чего вы без меня сдохнете на Урале,- это осторожность.

- Только-то?

- И очень много. У вас только этого не хватает, отчего и может произойти полное крушение планов и освобождение меня раньше срока. Вот вы начнете комбинат строить, так в квартирах всем зеркальные окна, ведь это глупости, при нашем климате такие окна строить. Так мой прейскурант чем ценен и почему многие товарищи не попадались из нашего дома? Потому, что берет Ларвин, скажем, у данного человека продовольствие, берет и берет, а я прихожу, смотрю и говорю: будя, Ларвин, не перемахни через край. И Ларвин дает обратного ходу.

- В чем же вы почувствовали гибель?

- Птичка не действует, и обстановка не действует. Переменить, что ли, надо, не понимаю, забывать начал.

- Поэтому и едете с нами? Ой, врете, Савелий Львович!

- Опять дамку фук, что-то ты нонче, Лева, неудачно играешь. Ну, зачем мне открывать карты, Леон Ионыч? Вон вы подойдите к столу и посмотрите списочек, в нем все мои заказчики переименованы, я его закончу и отдам.

- Зачем же, вы мне его в таком виде дайте.

- Да нет, зачем же? Я лучше закончу.

Он встал и положил в карман.

- Да тоже ложный список, наверное. Зачем вам выдавать?

- Как зачем? А если я искренно хочу перестроиться?

- Но ведь вы же сами говорите, что не бесконечно.

- Но у меня рак.

- Просто хотите перехитрить. Опять врете. Все в шутку обращаете. И список ложный.

- Но вот насчет осторожности...

- Насчет осторожности - правда. Жаль только, что я вот поздно заметил.

- Ну, что ж, можно и поздно с приятностью побеседовать. Не хвастаясь, могу сказать, что без моей осторожности они давно бы погибли.

- А вот что интересно, что они советовались с вами перед тем, как собрались в поездку на Урал?

Савелий передвинул шашку, держал ее долго в пальцах и осторожно поставил.

- Советовались,- сказал он твердо.

- Все?

- Почти все.

- А кто же не советовался?

Он ткнул в меня шашкой пренебрежительно:

- А вот они с доктором.

- Что ж, мне их и брать, по-вашему, не стоит?

- Зачем же, возьмите. Вот он раньше ко мне относился без почтительности, а теперь полная почтительность, Егор Егорыч. Образумятся. Молоды, неосторожны, папиросками обжигаются, я вот со злости на них и костюм-то перепродал. Очень обидные у них были поступки.

Черпанов не удивился, вернее, он не верил тому, что костюм может быть продан.

- Костюм дрянной, вот и продали.

- Зачем дрянной? Как раз в рост Егор Егорыча.

- Опять же, вы и обижаться не можете.

Дядя Савелий срубил три шашки. Лев Львович вздохнул, начали новую партию.

- Это вы совершенно верно насчет обид. От лишних обид много зла, где мне обижаться; я из себя обиды, как говорится, раскаленным железом вытравляю да и остальных учу.

- Вот и доучили.

- До чего же?

- Да жизнь-то вокруг вас совершенно пакостная.

- Неужели? Просто обстановка неподходящая. Живем в тесноте, в грязи, а ведь если расста-вить по-настоящему, будет даже очень красиво. Я вот как-то мимо каморки проходил, где Егор Егорыч с доктором остановились, и доктор различные мысли развивал, я подслушал. Я, сознаюсь, люблю подслушивать поучительные мысли иногда схватываешь. Так доктор очень метко нас поставил. Я послушал и тоже, сопоставив со своей жизнью, решил: нет, надо тебе, дядя Савелий, отказываться, а тут, кстати, и вы, Леон Ионыч, подъехали, как бы чувствуя мое решение. Однако, вы можете подумать, что я увиливаю, насчет того, кому продал я костюм,- так я его на сладкие вещи променял, хотя мне их и есть нельзя, у меня диабет.

- Не диабет, а рак.

- А я думал, что это одно и то же, хотел вот доктору показаться, так он, оказывается, специ-алист по другим болезням. Видите, и память начало отшибать, очень я болен, Леон Ионыч, придется вам, вскоре по приезде на Урал, помещать меня в дом отдыха.

- Поместил бы я вас в другое место.

Дядя Савелий встал и, указывая рукой на дверь, строго сказал:

- За грубиянство прошу покинуть помещение! Если вам поручено нас набирать, так наби-райте без надругательств, а с полным уважением. Я перехожу с вами на чисто официальную точку зрения. Список будет вам доставлен завтра, всех моих клиентов, а костюмчик я продал Валерьяну, Осипу и Людмилочке. Так как они знают, что это ценности большой не представляет, раз я его из рук своих выпустил, то они его вам уступят по себестоимости или даром, может быть, подарят. А теперь, прошу выйти.

И мы вышли. Черпанов был потен, но необычайно возбужден:

- Как хитрит! - он схватил меня за руки и тряс.- То есть, до чего ж хитер! Как вы думаете, верит он мне, что я есть Черпанов?

Я удивился:

- Странно, почему же ему вам не верить?

- Ой, не верит. Если б верил, документы бы потребовал. Удерет, непременно удерет. То есть, какими надо дураками быть, этим Лебедевым, у них кулаки вместо головы; если б они сказали, что он здесь главный, я бы сразу к нему пришел и все было б сделано, а то Степанида Константиновна! Идиоты! Вот если б, Егор Егорыч, вы решились обворовать.

- Да что у него есть!

- Все есть, чего мы даже и подозревать не можем, не осмелимся.

- Извините, но, кроме ловкости, у него ничего нет, да ничего ему и не надо.

- А жадность? Думаете, он может преодолеть жадность? Тьфу! Всю ночь буду караулить, и вы, Егор Егорыч, обязаны, это государственное дело.

- Ну вот, выдумали, буду я какого-то гнусного старикашку караулить!

Он посмотрел мне в глаза и сказал:

- То есть, вы просто дурак и больше ничего.

И он ушел от меня, оставив меня в крайнем изумлении. Я впервые видел его таким сердитым и расстроенным.