Захар Прилепин - Санькя

Негатив поливал цветы.

Саша знал о любви мрачного Негатива к цветам, но все равно каждый раз этому удивлялся. Цветов у него было много, они стояли в горшках в обеих комнатах и на балконе тоже. Все цветы пышно взрастали. Те, что должны были зацвести, цвели в нужное время, а если происходила задержка, так лишь оттого, что Позик периодически, желая насолить брату, поливал какой-нибудь цветок шампунем, смешанным, например, с мочой, уксусом и самогоном.

Истинные имена цветов, в том числе на латыни, Негатив не помнил, верней, и не знал никогда, посему пользовался теми кличками, что дал цветам его младший, гораздый на выдумки братик.

Негатив поливал цветы. Полив, он аккуратно, двумя пальцами пожимал цветам их пухлые или тонкие, зеленые, шершавые лапы, что-то шепча.

— Привет, Негатив! Все травку выращиваешь? — попытался Саша шуткой скрасить интимность случайно увиденного.

Негатив обернулся, привычно мрачный. Ничего не сказал и стал поливать дальше, уже молча.

Саша уселся на диван. Вид Негатива его всегда радовал. Негатив был надежный, как булыжник. Хотя сейчас Сашу ничто не радовало. Он вглядывался в тяжелый затылок Негатива, почти уже жалея его.

— Разговор есть, — сказал Саша.

— Всерьез?

— Да.

— И чего ты уселся? Ты здесь собрался разговаривать?

Они быстро собрались и вышли на улицу. Позик хотел увязаться с ними, но Негатив отшил его — тихим голосом, парой внятных, цензурных слов.

— Вы куда все делись? — спросил Негатив, имея в виду, как Саша понял, Рогова и Веню.

— Они уехали в одну сторону, а я в другую. Я был в Москве. Там ищут человека для дела. За это дело могут посадить. Посадят почти наверняка. Причем, судя по всему, дело нужно провернуть не здесь. Не в России, — сразу сказал Саша, чтобы не тянуть, с трудом заставив себя хотя бы говорить неспешно.

— Ну, наконец-то, — сказал Негатив просто.

Он держал в руках веточку и перочинный ножик. Ножиком он обстругивал веточку, короткими и точными движениями. Саша присмотрелся — ветка была сохлой, обломанной давно, поднятой с земли. Негатив не стал бы ломать ветку живого дерева.

— Что «наконец-то»? — спросил Саша.

— Наконец-то они решили заняться делом. Когда мы едем?

— Когда ты сможешь?

— Я смогу через три минуты.

Саша задумался. Он собирался зайти домой. Быть может, повидаться с матерью. Он не собирался так скоро. Завтра, он хотел завтра утром.

«А зачем зайти домой? Матери нервы потравить?»

Саша взглянул на часы.

«Если пойдем пешком на вокзал, запросто успеем на двухчасовой», — подумал Саша и повторил свою мысль вслух. Негатив кивнул.

Минуты через три с копейками Негатив вышел с Позиком. Позик был непривычно серьезен.

— Матери скажешь, что я уехал в Москву на заработки, — сказал Негатив.

— А на самом деле? — Позик косился недоверчиво.

— На самом деле я поеду на заработки в Питер… Ты все понял? Учишься — это раз. Не куришь — это два. Поливаешь растения — это три. Если загубишь мои растения, — уши отрежу, как приеду.

— Ладно, я все понял. И без ушей люди живут.

— Вот-вот, будешь как люди.

Они разговаривали очень серьезно, не улыбаясь даже глазами, и Саше тоже не хотелось улыбаться.

— Давай, Позик, дальше не ходи. Домой иди! — Негатив пожал братику руку, хлопнул его по плечу и, резко развернувшись, потопал легкой, крепкой походкой.

Саша тоже дал Позику руку, и тот принял рукопожатие, не глядя на Сашу, но глядя в спину старшего брата. Саша развернулся и бегом нагнал Негатива.

«Сейчас я снова сяду на поезд. Сколько я накатал уже…»

— Наверное, за неделю я накатал столько, что проехал всю Европу туда и обратно… — сказал Саша Негативу. Просто для того, чтобы говорить хоть что-то.

Негатив не ответил.

— В Москву, как в булочную, — сказал Саша будто себе. — Не помню, какой раз за неделю. Все деньги уже прокатал.

— Я у Позика копилку изъял, — ответил Негатив, — он копил себе на куртку и берцы.

— Придумаем что-нибудь, Нега. Найдем Позику денег.

Саша хотел тронуть Негатива за плечо, но передумал. Сделал малое движение рукой и оборвал жест. Но Негатив заметил.

Саша понял это по изменению тональности молчания товарища. От молчания повеяло хмурью.

— Не сочувствуй мне, а то я себя жалеть начну, — сказал Негатив, помолчав.

Голос у Негатива был такой, что с трудом верилось, что он умеет себя всерьез и чувственно жалеть. Обычный голос Негатива.

На вокзале их встретили цепкими взглядами двое милиционеров. Остановили, попросили документы. Долго смотрели в паспорта, поднимая глаза, чтобы сверить фото и оригинал, думая в это время явно о чем-то другом.

— Куда собрались? — спросил один из них неприветливо — тоном, которым разговаривает вся милиция России, словно каждый встреченный ими уже заведомо негодяй.

«А тебе что за дело, урод», — захотелось ответить Саше.

— По бабушке неожиданно соскучился, решил съездить, — сказал Саша. — С другом.

Милиционер в упор смотрел на Сашу, лицо стража правопорядка было непроницаемым и, кстати, вовсе не тупым. Просто ни одна мышца не дрогнула, и все. Он подал Саше паспорт и отвернулся. Второй тоже отдал Негативу документы.

Они купили билеты. Покурили на платформе. Еще раз покурили. Долго курили и молчали. Впрочем, Негатив часто молчал. Это ничего не значило.

— Что там Москва? — спросил он наконец. Речь, конечно же, шла о партии.

Саша рассказал.

В поезде они улеглись на верхние полки, которые выпросили себе еще при покупке билетов. Белья себе, конечно, не взяли. И так замечательно. Негатив отвернулся и, кажется, задремал.

Саше не спалось. Он лежал с закрытыми глазами и думал — как любой человек, сам себя перебивая, перескакивая с одного на другое, вполне бестолковое.

«У Негатива нет отца. Матери его одной придется Позика поднимать…

А Позик сам себе голова.

И вообще, что ты, хоронишь, что ли, Негатива. Сам, может, поедешь вместо…

У тебя тоже отца нет. Но и Позика у тебя нет. Ни хера нет…

…Безотцовщина в поисках того, кому они нужны как сыновья. Мы — безотцовщина в поисках того, чему мы нужны как сыновья…

Врешь ты. Есть и с отцами «союзники». Но им не нужны отцы… Потому что — какие это отцы… Это не отцы. Поэтому не вру.

А матери?

А что матери? Они знают только то, что сыновья им нужны дома…»

«Если ты меня любишь — не мешай мне…» — сказал он матери когда-то. Но она мешала. И он перестал ей говорить что-либо, скрывал от нее почти все. Но она догадывалась, конечно.

«К маме я не съездил, черт. Надо было все-таки съездить. Что она там одна… Без отца.

А у Яны есть отец? Какая тебе, к черту, разница? Нет, интересно. Она же откуда-то из провинции. Вроде бы учиться поехала. И теперь вот… Ведь ее могут посадить. Как она не боится? Она же… тонкая. Откуда это вообще взялось в ней, эта страсть ходить строем, впереди строя, эти наши флаги, эта наша злоба…