Захар Прилепин - Санькя

И вышел…

— Ты когда приехал в Москву? — Серый смотрел внимательно и постукивал костяшками пальцев по столу.

— Дня четыре назад.

— Зачем?

— Я постоянно сюда езжу. Погулять. Красивый город.

— Когда гулял, встретился с Яной и Матвеем. И вы стали обсуждать одно дело.

— Мы ничего с ними не обсуждали.

— Значит, все-таки встречались, но ничего не обсуждали. Так и запишем.

— Я неправильно выразился…

— Ты очень правильно выразился.

— Нет.

— Вы ничего не обсуждали, но Яна двадцать минут назад тебе позвонила и сказала, что башню взяли.

Саша снова замолчал.

«Тупо, тупо, сиди тупо, молча, тупо, тупо, — повторял себе Саша, злясь на свои бестолковые ответы, — тупо, тупо, — говорил он, — тупотупотупотупо…»

— Ну, давай, давай, голубчик, говори уже, короче, — Серый явно торопился. — Я тебе честно скажу, ничего скрывать не буду: нам дали три часа на то, чтоб мы с вами разобрались. Потому что вы устроили международный скандал, — слово «международный» он произнес по слогам. — И подставили нашего с вами президента. — на словах «нашего с вами» Серый сделал ударение. — Но это не самое главное. Нам дали полную свободу действий. Знаешь, о чем я говорю? Вот мы можем тебя сейчас выбросить из окна, а потом тебя найдут на дороге, сбитым неизвестным автомобилем, скрывшимся с места происшествия. И никто даже не удивится, что у тебя в каждом глазу по бычку, а в жопе резиновая палка. Веришь мне?

— Верю. Если бы я что-то знал, я бы сказал, — ответил Саша тихо, голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций.

— Как хочешь, — сказал Серый. — Мне кажется, ты мне все-таки не веришь.

— Верю.

— Не веришь. Но мы сейчас тебе все докажем. Саша даже не успел заметить, как голова его оказалась в целлофановом пакете — Паленый набросил.

Вдохнул раз, и воздух кончился. Серый смотрел на Сашу пристально, словно первый раз увидел.

Показалось, что голова вздулась и наполнилась теплой кровью. Глаза стали тяжелыми, Саша открывал и закрывал их, словно пытаясь дышать ими. Крутил головой, как глупое животное.

Сняли, и Саша заорал злобно, не подбирая слов, что — надоели, что — беспредельные твари, что — не знает ничего, не знает.

Вошел Сальный, не обращая внимания на Сашу, попросил у Серого какую-то бумагу, уселся, стал читать спокойно.

Саша даже замолчал от удивления.

— Как дела? — спросил Сальный у Серого.

Серый пожал плечами неопределенно.

Сальный отложил бумагу, набрал номер на телефоне, кого-то радостно поприветствовал, судя по теплоте голоса, бабенку какую-то. Защебетал довольно.

Сашу вновь начали теребить. О чем говорили Яна и Матвей? Ни о чем не говорили. О чем говорили? Я их не видел. Заколебал, придурок. Я не придурок. Я их не видел.

Паленый, как в клещах, зажал болезненную мышцу над Сашкиной ключицей.

Саша снова заорал.

Сальный прикрыл трубку на секунду, сделал грозное лицо и зашептал злобно:

— Прикрой рот, сученок, — и тут же, сменив тон, вернулся к собеседнице, забубнив игриво.

Саша не послушался — Паленый мышцу не отпускал, заверещал, и спустя мгновение вновь оказался в пакете.

Но на этот раз он уже вспомнил, что пакет можно прокусить, главное — не выдыхать, когда за целлофановой стеной находишься.

Саша втянул в себя, в свой рот повлажневшую, тонкую, прозрачную кожу пакета и цапнул зубами, бодаясь и, кажется, рыча.

Вдохнул счастливо, со свистом. Тут же получил тяжелую, раздраженную оплеуху от Паленого. Неожиданно для себя самого дернулся резко вперед, грохнулся на пол вместе со стулом и, уже лежа на полу, плюнул в эту гниду, на ботинок его. Этим ботинком и получил Саша в лицо, куда-то в переносицу, и вырубился блаженно. Только об этом и мечтал.

Очнулся до обидного быстро — на лицо полили из графина. Такая хорошая вода, хотя, наверное, протухшая уже. Но очень хорошая, сырая.

— Кровищи-то. Ты ему нос, что ли, сломал?

Это, кажется, Серый. Так думал Саша, смаргивая воду, заливавшую глаза.

Какая-то она густая, вода.

— Хули ему будет, — не очень уверенно сказал Паленый.

— Бля, я думал, он сдох тут у вас. Поехали в лесок… — сказал третий.

— А то сейчас Виталич опять прибежит.

— А чего он прибежит? Он в курсе.

— Он в курсе, но ему-то по фигу. Это его не касается.

Саша уже не разбирал голосов. Зато понял, что густая вода — это его кровь из носа. Хотя, странно, боли пока не чувствовалось. Сашу подняли вместе со стулом резко, и в переносицу так екнуло гадко, словно рикошетом от затылочной кости, что он застонал почти по-детски: «Ай-ааай…»

По лицу текло. Опустил глаза — увидел собственный пах весь в крови, куда капало часто сверху. Часто, тяжелыми длинными каплями.

Отстегнули руки от стула — и снова застегнули.

— Пошли, — толкнул кто-то.

Саша, покачиваясь, пошел. Сейчас уже получалось — идти тупо, быть тупым, фокусироваться лишь на том, как тяжело, хлюпая, стекает кровь.

У двери остановили.

— Что, мы так и поведем его? — спросил кто-то. Подняли прямо с пола тряпку, вытерли быстро морду, но только кинули эту тряпку на пол, Саша опять со злобой и старанием шмыгнул носом, выдувая кровь, чтоб — погаже выглядеть, чтоб текло не переставая. В голове мутно полыхнуло от этого. Но сразу как-то по-звериному радостно стало, когда на него заорали злобно:

— Заколебал, мудило! Ну ты мудило, а… Заставили нагнуться, так низко, чтоб не было видно лица — и гнали по коридору — а он нарочно громко дышал, оставляя кровавый следок, словно играя, словно всерьез веря, что его по этому следку отыщут и спасут.

В машине обернули голову, почти до самых глаз, той самой половой тряпкой — ее, оказывается, с собой прихватили. Чтоб машину не испачкал, — онял Саша.

Тряпка была немного сырая, от старой, непросохшей воды, которой пол мыли, — Саша вяло жевал губами эту влагу, ни о чем не думая. Везут куда-то. Пусть везут. Даже на улицу не смотрел, на машины. Отдыхал.

А эти курили. Потом кто-то из них сказал что-то, Сашей нераслышанное, и они стали хохотать.

От смеха, без паузы, перешли к Саше. Начали бить и спрашивать все о том же.

Саша крутился, как мог, — ничего не отвечал, почему-то казалось, что обращаются не к нему, а просто так выкрикивают нелепое: «кто?», «когда?», «сука!».

Кусок мяса, который топчат… Один раз только с удивлением обнаружил, что бьют его огнетушителем по ноге, с явным намерением ногу сломать. Иногда продевало, жгло так глубоко и больно, что Саша начинал орать и дергаться. А потом просто стал орать, не переставая. Не обращая внимания на то, чем бьют и куда и бьют ли вообще. Остервенелый крик увлекал за собой через глотку все его существо, и иногда Саша даже как-то отделялся от себя, слыша крик свой со стороны.

Удивился лишь, когда крик неожиданно стал в разы громче, словно усилили звук, — и только мгновение спустя догадался, что просто тряпка сползла с лица.