Эльчин - Мотоцикл за пять копеек

В пансионате тот же Басс...

Как все это приелось! Неужели я осужден каждое лето видеть одно и то же? Одни и те же дома, одни и те же лица: дворника Лени, администратора Жени, буфетчика Сергея, охранника Фомы Герасимовича. И конечно, Иосифа Самойловича Басса. Неужто я до конца дней обречен кататься на этом озере, смотреть на эти горы, ходить по этим улицам? Я уже тысячу раз ходил по ним. Впрочем, и ничто другое меня не влечет. Так почему же я об этом думаю?

Всюду эти "почему".

Когда Фира и Сурея были студентками, они вечно ссорились. Фира заходила за Суреей по пути в институт. Институт в двух кварталах от нашего (я говорю "нашего", потому что с тех пор, как мы поженились, я живу у Суреи) дома. Но Фира всякий раз избирала новый путь. "Куда ты меня тянешь? - сердилась Сурея. - Мы опоздаем!" - "Я задыхаюсь, когда вижу одно и то же!" - отвечала Фира. Она готова была обойти весь город, только бы не попасть на знакомую улицу.

- Я устал, - сказал Толик. - Я ненавижу твое озеро, потому что ты все время молчишь. - А о чем мне говорить?

- Расскажи сказку.

- Может, рассказать про Джыртдан4?

- А кто это, Джыртдан?

- Никто.

- Расскажи про Снегурочку.

- Ладно, но я потом расскажу, а сейчас поехали, надо сдать лодку.

Я спешил. Мне хотелось скорей получить часы и надеть их на руку. Белый след от ремешка раздражал меня. Если часы пропадут, то чем я закрою его?

Лодка ткнулась носом в причал. Я высадил Толика, прикрепил лодку цепью и направился к киоску проката. Часы были на месте. Я надел их на руку и подумал: "Вот и все. И хватит об этом".

- Пап, ты расскажешь сказку?

- Пойдем погуляем в парке, - сказал я Толику. - А потом поужинаем.

- Нет, сначала на "Фантомаса"!

- А ужин?

- Сначала "Фантомас"!

Мы подошли к автобусной остановке. На остановке стояла очередь.

- Кто последний? - спросил я.

- Пап, а ты знаешь, как Фантомас смеется: га-га-га...

- Не га-га-га, - сказал я, делая страшное лицо, - а ха-ха-ха....

Люди в очереди стали оглядываться. "Вот, уже оглядываются, - подумал я. Скоро начнут аплодировать". Мне захотелось поклониться им и сказать: "Благодарю за внимание".

Я всегда так делал, когда кормил Толика, и Фира аплодировала мне. "Не понимаю, почему тебя считают пресным, - сказала она как-то. - Ты не пресный, ты скорей... безразличный".

Я запомнил это слово. Целую ночь я ворочался тогда возле Суреи и не мог заснуть. Так, значит, я безразличный? Фира попала в точку.

Наверное, это оттого, что у меня нет мечты. Большой мечты, высокой. О чем я мечтаю?

Во-первых, чтоб скорей вернулась Сурея. Толик томится без нее, а я томлюсь с Толиком. Во-вторых, чтоб на следующий год мы вновь приехали сюда. Я хоть и ворчу, но мне тут неплохо. Я целый день валяю дурака и ни о чем не думаю. Ни о чем не думать - особое блаженство. Это похоже на состояние человека, который выпил несколько бутылок вина. Он пьет вино весь день и не пьянеет. Какой-то сладкий полусон, идиллия бездумья. Но я, кажется, впал в пафос.

К остановке подкатил автобус. Очередь, толкаясь, погрузилась в него. Влезли и мы с Толиком.

- Ну что теперь? - сказал я.

- Теперь возьми билет.

Я порылся в кармане и нашел пятнадцатикопеечную монету. Кондукторша (она оказалась интересной блондинкой) дала мне пять копеек сдачи. Новенький пятак блестел, как золото.

- Дай мне! - попросил Толик.

"Итак, две мечты у меня уже есть. А третья? Я пошарил в памяти. - Есть и третья. Третья моя мечта - быстрей защитить докторскую диссертацию. Надоело слышать "кандидат искусствоведения Меликов", хочется слышать "доктор Меликов". Кроме того, прибавят зарплату, и Сурея перестанет меня пилить.

Нет, за такие мечты Фира бы не полюбила меня.

Представляю, что у них там сейчас делается. У Фиры три сестры, и все ее моложе. Но она самая красивая.

Самая красивая и одна незамужем. И мама у нее хорошая, Бике-хала. Она так вкусно готовит душбере и кутабы.

Отца у Фиры нет. Я не знаю, куда делся Фирин отец - погиб ли на фронте или еще где. Мы никогда не говорили с ней об этом. Семь лет я почти каждый день видел Фиру и не догадался спросить".

- Пап, мы идем на "Фантомаса"?

- Да, да, Толик, идем.

...Когда начался фильм, я вдруг вспомнил одну вечеринку у Гаджи. Мы были тогда студентами. У Гаджи была удобная квартира: большая и пустая. Отец его все время находился в разъездах, а мать в Гаджи души не чаяла.

Мы веселились, пели, танцевали. Все было, как на всех вечеринках. Неожиданно Гаджи встал и попросил внимания. Он сказал, что хочет, чтобы каждый объявил свою мечту, самую заветную. Пусть каждый подумает и скажет.

Мы стали думать. Когда очередь дошла до меня, я еще не знал ответа.

"Ну а у тебя какая, Сабир, мечта?" - спросил Гаджи.

"Моя самая заветная мечта, - сымпровизировал я, - чтобы сбылись все ваши мечты".

Получилось хорошо. Все зааплодировали, Гаджи обнял меня. Он был растроган. И остальные растрогались. Меня поздравляли: "У тебя самая благородная мечта!"

Я потом стыдился своей неискренности. Я мучился оттого, что у меня нет мечты. Сколько я ни искал в себе, я не мог найти ничего подходящего.

Почему у меня нет мечты? Потому что я безразличный? Или потому, что я знаю, что мы все умрем?

Мои размышления прервал смех Фантомаса.

- Ух ты! - восхитился Толик.

Потом он успокоился и зашептал мне на ухо: "Видишь папа, он смеется так, как я".

Месяца полтора назад я встретил Гаджи на улице, он торопился на футбол. "Пойдем! Есть лишний билет! "Нефтчи" - "Динамо" (Киев)". - "Спасибо, Гаджи, я посмотрю по телевизору". Он посмотрел мне в глаза: "Ты что? Закис? Откуда у тебя такая апатия?"

Слово это так и вонзилось в меня. "Апатия, - подумал я. - Апатия и безразличие. Гаджи как будто подслушал, что мне сказала Фира".

Я разозлился тогда на него, но злиться было нечего; Гаджи был прав.

Но почему? почему? почему?

Я сижу в зале, смотрю на экран и повторяю: "Почему? Почему? Почему?" Лучше бы я наблюдал за мимикой Луи де Фюнеса.

Толик громко засмеялся.

"Если б я мог смеяться, как Толик!" Это, кстати, моя четвертая мечта. Если б я мог так простодушно радоваться жизни, я был бы счастлив. Но я не могу. Я сразу заглядываю в конец и спрашиваю: а какой в этом смысл? Я ищу смысла в большом и малом - даже в собственном смехе.

Знаешь что, друг мой, пока еще кандидат искусствоведения, сиди и не рыпайся. Были и до тебя умные люди и не ответили на эти вопросы. Сколько они ни лог, зли голову, все равно им пришлось умереть.

О том же мне говорил Кемаль Аджалсыз. Как-то это было осенью - мы задержались на работе. За окном лил дождь, серое небо не обещало никакого просвета, "Грустно", - сказал я. Аджалсыз покачал головой: "Что ты хочешь, юноша? Осень". - "Да, но что-то уж очень грустно".

Мы еще посидели немного, а потом Аджалсыз сказал: "Хочешь, я тебя избавлю от этого настроения? Скажи "да" и ты найдешь алтарь, перед которым не устанешь молиться".