Джером Джером - Все дороги ведут на Голгофу

Их схожесть была почти сверхъестественной. Будто перед ней лежала её утонувшая сестра. Хотя они друг друга никогда не знали. Значит, их что, тоже разделял темперамент? Почему он заключает каждого из нас в подвижную клетку так, что нам никогда не удаётся протянуть друг другу руки, разве что в те редкие промежутки, когда любовь или смерть отпирает замок? Невозможно, чтобы два столь похожих внешне существа не были схожи в мыслях и чувствах. Чья в том вина? Разумеется, её. Она была отвратительно расчётливой. Даже миссис Мандей, любившая её и не скрывавшая этого, оказалась ей более полезной, была в большей мере её компаньонкой, была ей ближе, чем собственная мать. В качестве самооправдания она вспомнила два-три случая, когда попыталась расположить мать к себе. Однако судьбе было угодно, чтобы их настроения так и не совпали. Внезапные приступы яростной любви со стороны матери, когда та становилась ревнивой, взыскательной, почти жестокой, в детстве пугали её, а впоследствии утомляли. Другие бы дочери выказали терпение, безкорыстие, однако она постоянно оставалась сосредоточенной на себе. Почему она никогда не влюблялась, как другие девочки? В Брайтоне, когда она ходила там в школу, был один симпатичный паренёк, который писал ей дико экстравагантные любовные послания. Переправка их ей наверняка обходилась ему в половину карманных денег. Почему они её всего лишь забавляли? Они могли показаться прекрасными, если бы только она удосужилась прочесть их с сочувствием. Как-то раз он застал её одну в Даунсах 15 15 Гряда меловых холмов в Южной Англии. . Он наверняка специально околачивался там каждый день, выжидая подобный случай. Он опустился на колени, поцеловал её туфлю и был таким презренным, таким жалким, что она подарила ему несколько цветков со своего платья. И он поклялся посвятить остаток жизни тому, чтобы заслужить её снисхождения. Бедный малый! Она подумала – впервые с того дня – о том, что с ним стало. Были и другие: четвероюродный брат, по-прежнему писавший ей из Египта и присылавший подарки, которые едва ли мог себе позволить, и которому она отвечала раз в год. А также многообещающие юноши, которых она встречала в Кембридже, готовые, как она инстинктивно чувствовала, пасть ниц и боготворить её. А она только и делала, что обращала их в свою веру – легкость задачи притупляла интерес – с расплывчатой идеей о том, что когда-нибудь в будущем они могут ей пригодиться, когда-нибудь, когда ей понадобится помощь придать этому будущему миру форму.

О замужестве она задумалась лишь однажды. И было это в угоду больного ревматизмом вдовца средних лет с тремя детьми, профессора химии, весьма учёного и справедливо знаменитого. Почти месяц она думала, что влюблена. Она воображала себя отдающей ему свою жизнь, натирающей больное левое плечо в том месте, где оно, похоже, донимало его больше всего, и расчёсывающей его картинные волосы, склонные к седине. К счастью, его старшая дочь оказалась девушкой находчивой, а не то бедный джентльмен, естественным образом сбитый с панталыки обожанием юности и красоты, выставил бы себя ослом. Однако если не считать этого единственного эпизода, она дожила до двадцати трёх лет с целым сердцем.

Она встала и переставила стул. Тут на неё внезапно нахлынула волна жалости к мёртвой женщине, которая всегда казалась такой одинокой в этом огромном, чопорно обставленном доме, и хлынули слёзы.

Способность плакать её порадовала. Она терпеть себя не могла за отсутствие слёз. Это было так не по-женски! Даже ребёнком она почти не плакала.

Отец всегда был очень нежен, очень терпелив по отношению к её матери, однако она не ожидала от него подобных перемен. Он постарел, плечи опали. Джоан боялась, что он захочет, чтобы она осталась с ним и взяла на себя хозяйство. Это безпокоило её в значительной мере. Отказаться будет крайне сложно, однако придётся. Но когда он так и не заговорил на эту тему, она была уязвлена. Он расспросил её о планах на следующей после похорон день и, похоже, заботился лишь о том, чтобы посодействовать им. Она предполагала продолжить обучение в Кембридже до конца семестра. Степень она уже получила за год до этого. После чего она отправится в Лондон и начнёт работать.

– Дай мне знать, какое довольствие тебе от меня понадобится, когда поразмыслишь об этом. Дела на заводе идут не так, как раньше, но средств всегда хватит, чтобы поддержать тебя в достатке, – сказал он.

Она там же и тогда же оговорила две сотни в год. Больше она не возьмет, да и то лишь до тех пор, пока ни будет обезпечивать себя сама.

– Хочу доказать самой себе, – пояснила она, – что в состоянии зарабатывать на жизнь самостоятельно. Я выхожу на публичные торги. Если я ни на что не пригодна, если не смогу позаботиться даже об одной бедной женщине, то вернусь и попрошу тебя меня содержать.

Она сидела на подлокотнике его кресла и, смеясь, привлекла к себе его голову и прижала.

– Если же справлюсь, если окажусь достаточно сильной, чтобы самостоятельно сразиться с миром и победить, это будет означать, что я достаточно сильна и умна, чтобы помогать другим.

– Я буду ждать тебя в конце пути, когда понадоблюсь тебе, – ответил он, и они поцеловались.

А на следующее утро она вернулась к прежней жизни.

Вступление Джоан в лондонскую журналистику было организовано в комнатах Мэдж Синглтон. «Явление красы народу» – фраза, которой Флора Лессинг назвала это событие. Флора Лессинг, известная среди подружек как Флосси, оказалась той девушкой, которая случайно наткнулась на объяснение влияния Джоан. Внешне она была типичной Флаффи Раффлс 16 16 Героиня американских комиксов начала XX века. Родившаяся в богатой семье, она потеряла наследство и была вынуждена искать работу. , с детскими невинными глазками и «непокорными кудряшками», столь обожаемыми автором «Семейного вестника». Поначалу они являлись результатом привычки поздно вставать и, соответственно, выполнять все туалетные операции в спешке. Однако когда выяснилось, что для её профессии они представляют рыночную ценность, кудряшки стали культивироваться прилежно. Редакторы старого порядка высмеяли саму мысль о том, что она может им чем-то пригодиться, когда за два года до этого, благодаря сочетанию наглости и терпения, Флосси протиснулась в их святилище, отечески потрепали по руке, обычно лишённой перчатки, и велели возвращаться домой, где бы её холил и лелеял какой-нибудь честный и достойный молодой человек.

Первым предугадал её перспективы Карлтон из «Ежедневной рассылки». Скользнув скорым взглядом по шеренге понурых мужчин и женщин, выстроившихся вдоль стены темного коридора при входе, он выделил её. И щелчком пальцев подал сигнал следовать за ним. Шествуя перед ней к себе в комнату, он указал на стул и оставил её сидеть там три четверти часа, пока вёл дебаты с вереницей подчинённых, управляющих и редакторов отделов, которые входили и выходили один за другим, очевидно в заранее оговорённом порядке. Все они тараторили, ни единым словом не отклоняясь от темы, отчего у неё создалось впечатление, что их речи были также заранее отрепетированы.