Николай Лейкин - В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

– Стыдитесь! Живете у меня, пьете, едите даром, всякими обносками пользуетесь, да еще каждую минуту хотите с меня же сорвать. Сорвали с Костюшки – и будет с вас.

– Ну хорошо, хорошо.

Тетка отправилась в прихожую. Надежда Ларионовна провожала ее.

– Послушайте, тетенька… А не заберет этот Шлимович Костюшку в лапы? Ведь ростовщики тоже как забирают в лапы эдаких разных неопытных юношей.

Тетка улыбнулась и отвечала:

– А тебе-то какое дело? Да пущай.

– Ну, не скажите. Он все-таки человек нужный, и даже очень нужный. Зачем? Его нужно беречь. Зачем уж совсем-то в яму пихать? А ростовщики – народ ой-ой! Курлин, вон, из-за них, подлецов, застрелился.

– Пусть глядит в оба. Ведь Константин Павлыч – не дурак.

– В том-то и дело, что совсем дурак.

– Поди ты! Это тебе так кажется, а в сущности, он хитрее тебя.

– Все-таки вы, тетенька, скажите Лизавете Николаевне, чтобы она сказала Шлимовичу, чтобы тот уж не очень Костюшку-то обдирал. «У него, мол, деньги верные, но только он не может сразу»…

– Да уж ладно, ладно.

Тетка ушла. Надежда Ларионовна подошла к зеркалу, полюбовалась на себя, потом зевнула, потянулась, взяла тетрадку и принялась учить новые куплеты.

Было пять часов. Тетка Надежды Ларионовны все еще не возвращалась домой. Надежда Ларионовна посердилась на ее медленность и велела подавать себе обедать. В эту минуту раздался звонок. В комнату влетел Костя Бережков и со всех ног бросился к Надежде Ларионовне.

– Милочка! Надюша! Как я рад, что ты меня простила! – заговорил он.

– Тише, тише… Пожалуйста, не приближайтесь. Вовсе я вас не прощала, и вы все еще под штрафом, – отстранила его Надежда Ларионовна.

– То есть как это?.. – недоумевал Костя, опустя руки.

– Очень просто: под штрафом. И до тех пор будете под штрафом, пока не явятся у меня черно-бурая ротонда и лошади. Не подходите близко, не подходите. Стойте там.

– Но ведь сейчас же у меня в лавке была твоя тетка Пелагея Никитишна и сказала, чтобы я приехал. Я прилетел на крыльях любви.

– Тетке было приказано передать вам, чтобы вы явились в театр, на сцену, но вовсе не сюда. Здесь я вас без ротонды и лошадей не желаю видеть.

– Будут лошади, будет ротонда. Пусть только все останется по-старому. Прости.

Костя сложил на груди руки и умильно взглянул на Надежду Ларионовну.

– Когда все будет, тогда и прощу, – отвечала она и спросила: – Говорила вам тетенька насчет ростовщика?

– Говорила, но Лизавета Николаевна не может привезти его сегодня к вам в театр, потому что они уже едут сегодня в балет. У них и билеты взяты. Лизавета Николаевна завтра привезет его. Вот оттого-то я сейчас к тебе и приехал. Прости. Я согласен. На все согласен. Прости.

– Все это вы могли бы сказать вечером в театре. Ведь вам приказано явиться в театр, а вовсе не ко мне на квартиру.

– Ангел! В театре я сегодня не могу быть. Да и зачем быть, ежели Лизавета Николаевна не привезет? Впрочем, что я!.. В театр я также прилетел бы на любовных крыльях, чтобы насладиться лицезрением твоих божественных глазок, но…

– Пожалуйста, пожалуйста, не заводите рацеи… – перебила Костю Надежда Ларионовна.

Тот умерил восторженный тон.

– В театр прискакал бы я на всех парах, но мне сегодня вечером непременно нужно быть дома, – сказал он.

– Что такое у вас стряслось?

– Дядя очень болен.

– Да ведь он и раньше был болен.

– Сегодня днем ему сделалось хуже, и вечером он поднимает к нам на дом чудотворную икону. Принесут ее из церкви и будут у нас служить дома всенощную и молебен.

Ну а при таком случае мне непременно нужно быть дома.

Надо быть на виду. Дядя поминутно может хватиться меня.

Завтра же я во что бы то ни стало буду в театре.

– Ага! Не хочется умирать старому.

– Он не поправится. Положительно не поправится. Все доктора говорили нам в один голос… То есть не ему, а нам только. Ему и до весны не дотянуть. Он даже, пожалуй, и сам знает и вот оттого-то сегодня решил поднять икону. Человек старый, богомольный, так уж само собой…

Костя не договорил.

– Странное дело, что у вас на все есть отговорки… – произнесла Надежда Ларионовна и прибавила: – Садитесь. – Простила? Ты меня простила, Надюша? Вот за это мерси! – встрепенулся Костя и снова бросился к Надежде Ларионовне.

– Не подходите, не подходите… – заговорила та. – А то я убегу в спальню и запрусь там. Сказать «садитесь» – еще не значит простить. Я уже сказала, что прощены вы будете тогда только, когда у меня явятся лошади и ротонда, – Все будет, ангел мой, помоги только денег достать.

– Вот это можно. Для этого нарочно сегодня я к Лизавете Николаевне и тетку посылала. Видите, я об вас больше забочусь, чем вы о себе.

– Мерси, душка…

– Да что «мерси»! За это вы должны бы мне еще что-нибудь подарить, ну, да уж бог с вами, только бы ротонда была хорошая.

– Поедешь со мной и сама выберешь, как денег добудем.

– Добудем! Вы даже сами и добыть-то не умеете. Ужасная вы рохля, страсть какой неспособный, неимущий, все о вас заботиться надо. Ну, садитесь же, – сказала Надежда Ларионовна.

– С тобой рядом сесть можно? – заискивающе взглянул на нее Костя.

– Нет, нет. Садитесь вон на тот стул.

Костя сел.

– Закурить папироску можно? – спросил он.

– Курите уж… Ну вас… Так вот… Денег на ротонду вы можете занять у Лизина обожателя Шлимовича. Он дает деньги. Разумеется, только дает деньги под вексель и за хорошие проценты.

– Это я понимаю.

– Ничего вы не понимаете. Вы совсем дурак.

Костя обиделся.

– Ну зачем же, Надюша, так? Ну какой же я дурак, если я при дяденькином деле? А дело у нас большое, – сказал он.

– При большом деле, а какой-нибудь тысячи рублей занять не можете!

– Да ведь кто же даст-то? То есть дадут, ежели на дядюшкино имя, все дадут. Но сейчас сомнение – что, почему? – и будет колебание фирмы. Никогда не занимали и вдруг…

– Вы можете все-таки уплачивать-то по векселю?

– Я могу… но только не сразу, а по частям. Ежели я сразу возьму из лавки деньги, то будет заметно, а ежели понемножку…

– Да уж слышали, слышали, – с гримаской перебила Костю Надежда Ларионовна. – Только уж вы так с Шлимовичем завтра сговаривайтесь, чтобы по частям платить.

Шлимович – это обожатель Лизин.

– Да знаю, знаю я Шлимовича, только рожа-то у него какая-то эфиопская…

– Ну, вот еще! Рожу разбирать! Что вам за дело до рожи! Вам хоть бы песок да солил. Да вот еще что… Я так думаю: ежели вы с Шлимовичем сойдетесь и он будет согласен дать вам денег, то берите уж сразу больше. Ну, что такое тысяча рублей? Берите две.

– Это зачем же?

– Деньги-то зачем! Совсем полоумный! – всплеснула руками Надежда Ларионовна. – Деньги на меня же вам понадобятся. Вы уж наперед знайте, что я не желаю больше так жить, как я до сих пор жила. Я хочу, чтобы у меня все было хорошее, как у Полины. Пока я у нас в театре на бессловесных ролях была, я могла так жить, а теперь, когда я с словесными ролями, – нет, оставьте. Мне просто стыдно. Вы просите у Шлимовича сразу две тысячи. Чего вам!..