Наталья Давыдова - Любовь инженера Изотова

Женщины рассмеялись. Терехова объяснила Тасе:

- Товарищ Грушаков - наш председатель горисполкома. На днях было постановление в газете напечатано - о пристреле бездомных, бродячих собак, которые бегают без намордников. А это как раз товарищ Грушакова, - указала она на завитую женщину.

- Откуда моя дочь все слышит и все знает? - удивилась мама. - Боржом, говорите? Уж лучше мы будем сдобу кушать и торты ореховые. Эх, времени нет, а то бы я показала всем, какой я кондитер".

"Куда же она девает время?" - подумала Тася.

- Вчера четыре, операции, одна тяжелейшая. Резекция желудка. А вы говорите, боржом, - продолжала мама.

"Она хирург? Резекция желудка?"

- Сердце и сейчас неспокойно. Я после пикника прямо в больницу поеду. Честное слово, еще ни одного воскресенья летом спокойно не провела, жаловалась толстуха. На дочь она шикнула: - Замолчи сейчас же!

- Сейчас у всех время тяжелое, - поддержала ее Казакова. - У нас в техникуме самые экзамены. - Она обратилась к Тасе: - Наши студенты все работают и учатся. Взрослые они, и жизнь у них взрослая. Иногда-выходит к доске красный - пивом перед уроком заправился - ученичок. Только и знаешь, что поздравляешь их: то один папой стал, то другой. А тяга к знаниям поразительная.

- В моей лаборатории все девчонки учатся, - сказала Грушакова, поняли, что ученье - свет, а неученье - тьма. Это ж хвакт? Хвакт. - Она улыбнулась тому, что говорила "хвакт" вместо "факт". - Не хотят сидеть со сковородками.

- Вам, наверно, неинтересно слушать наши разговоры, - улыбаясь, сказала Тасе Терехова, - но что поделаешь, дорогая, все мы работаем, и минуты свободной нет. Эльвира вон пирогами хвасталась, а печет она их в год раз, и то нет.

"Поторопилась я их осудить, - подумала Тася. - Что со мной творится? Какая-то я злая стала, противная. Это оттого, что Алексей уехал. И оттого, что мне не надо было ехать на этот пикник, а надо было сидеть в гостинице и ждать звонка Алексея. А я поехала, потому что хотела увидеть еще раз Терехова, хотя мне это абсолютно не нужно".

- Комары-кровососы! - хныкала девочка.

- Сейчас отправлю тебя домой, немедленно! - прикрикнула мать.

Машина пробиралась сквозь заросли кустов, по топким, узеньким, затененным дорожкам. Недавно пролился дождь, кружевной папоротник рос вокруг, трава была яркая, высокая, какая бывает вблизи реки.

Выехали на открытое место - лужайку, белую от ромашек, - и показалась река.

Женщины вышли из машины, потянулись, размялись, стали дышать глубоко этим речным "воздухом, пахнущим дымком костра, травами и еще чем-то, что вспоминает человек, когда думает о том, что умирать не хочется.

Но комары как будто ждали, чтобы наброситься на приехавших людей и съесть их живьем.

Девочка сразу заорала: "Ой, мамочка, папочка, спасите, комары-кровососы!"

Еще две машины прибыли сюда раньше. У костра над ведром стоял толстый мужчина, живот у него был повязан полотенцем, в руках деревянная ложка. Он варил уху и приговаривал:

- Еще перчику, еще лаврового листику, еще сольцы, еще перчику.

- Долго вы ехали, товарищи. Это уже вторая порция, - объявила женщина в комбинезоне с капюшоном и сеткой от комаров на лице. - Одну мы съели. Я сейчас посуду для вас помою.

- Посуду давайте я помою, - сказала Грушакова и сдернула белые перчатки с рук. - Я химик, а для химика мыть посуду - привычная работа. Чистая лабораторная посуда - полдела.

Тася стала ей помогать мыть и вытирать тарелки и ложки. Тамара Борисовна выкладывала на разостланную на траве скатерть несметное количество разной еды.

Женщина в комбинезоне принесла Тасе чью-то мужскую пижаму.

- Наденьте, иначе вас комары сожрут.

Тася в коричневой огромной пижаме, с платком, повязанным по самые глаза, стоя на коленях, перетирала посуду нарочно медленно, чтобы быть занятой. Женщины разговаривали и смеялись о своем.

Ей было грустно. Почему она плохо проводила Алексея? Он ждал от нее ласкового слова, просил "улыбнись". Она косо улыбалась, как будто он нанес ей бог весть какое оскорбление. Уехал в служебную командировку. Не сумела принять это просто, по-товарищески, изобразила страшную трагедию. Это свинство с ее стороны, она сама не понимала, что с ней стряслось. Сегодня же вечером она скажет Алексею по телефону, что все в порядке, она успокоила свои нервы. Взять ромашку, погадать: любит - не любит. На саму себя погадать, любит она или не любит, вот что узнать у ромашки. В сущности, она этого до сих пор не знает. Зачем она вообще из Москвы приехала? И зачем на этот пикник дурацкий поехала? Ей здесь одиноко, неловко. Никому она не нужна. И ей никто не нужен. И делать ей здесь нечего. Если бы можно было уйти, она бы ушла. Вышла бы сквозь папоротники на дорогу, к вечеру бы, наверно, дошла. Сколько километров? Может быть, попросить машину, сказать, что нездоровится. Но никто не поверит и стыдно привлекать к себе общее внимание. Надо как-то дождаться вечера. Причесаться, снять пижаму, комары кусают тех, кто их боится. И хорошо бы поесть. Что случилось, подумаешь.

- Ну что, очень вам скучно? - услышала Тася над собой ласковый смеющийся голос Терехова.

Она посмотрела наверх, увидела его глаза и опустила голову.

- Бедная девочка. Вас съели комары, бедняжка моя. Закурите, комары боятся дыма. Вы умеете курить? - Он протянул ей папиросу, поднес, закрывая ладонью спичку. - Закурите, не сердитесь на меня. Я знаю, какая вы сердитая.

Тася что-то пролепетала. Она чувствовала себя беспомощной и растерянной перед ним с первой же встречи на заводе. Потом она не думала о нем, не вспоминала. Вернее, не разрешала себе думать, ничего не ждала и все-таки ждала и что-то предчувствовала.

Ей следовало немедленно уехать в Москву, а не делать вид, что ничего не происходит.

- Да вы курить не умеете, вот беда, - засмеялся Терехов и отошел.

Она посмотрела ему вслед - у него была смешная походка - и вспомнила, как он стоял, задрав голову, перед колонной с голубым огоньком.

Казаков и другие мужчины с полотенцами на головах, похожие на бедуинов, разводили второй костер, чтобы вскипятить ведро с чаем.

Терехов окликнул бакенщика и стал говорить с ним. Бакенщик, небритый, в холщовой робе, ухмылялся:

- Приехали ко мне на курорт. - И требовал за что-то денег.

Терехов нахмурился.

- Что ты, братец, чересчур много о деньгах говорить. Мы только что приехали.

Но бакенщик перечислял и загибал темные пальцы на руках: он хотел получить деньги за ведра, за воду, за наловленную на заре рыбку, за сучья, приготовленные для костра. Глухая алчность светилась в его глазах. Сами начальники, любители свежей ухи и чая с дымком, развратили его. И Терехов, видно понимая это, махнул рукой, брезгливо сморщился и отошел.

Уха, приготовленная серьезным толстяком, была очень вкусной.