Клавдия Лукашевич - Ясное солнышко

По благословению Митрополита Симона (Новикова)

© Лукашевич К., 2008

– Ты – мое счастье! Ты – моя жизнь! Мое ясное солнышко! – говорила мама, глядя на дочку с беспредельной, ни с чем не сравнимой любовью. Малютка-девочка стояла в кроватке, держалась за решетку и смотрела на мать большими серыми глазами, с такими длинными ресницами, что глаза ее казались огромными, черными и недетски выразительными.

Мать стояла на коленях перед кроваткой и делала крошке ручки.

– Мма…мамм…Мама… – лепетала девочка, и этот лепет казался молоденькой маме прекраснее самой гармоничной музыки. Она заставляла биться ее сердце восторженно и сладко, заставляла покрывать ручки, ножки, все тело малютки-дочери горячими бесчисленными поцелуями.

Девочка отбивалась, начинала взвизгивать, «как большая».

– Лёля, ангел мой! Солнышко мое! – в безумном восторге твердила мать, брала крошку на руки, кружилась с ней по комнате, пела, танцевала. Потом снова ставила в кровать, отходила, смотрела и не могла насмотреться на свою Лёлю.

Та складывала в улыбку свой крошечный беззубый ротик и тянула к маме полные ручки.

– Ммам… мам… Мама… – повторяла она и, очутившись в объятиях мамы, прижималась кудрявой головкой к ее груди и ловила ручонками за лицо. Целыми днями бывали они вместе и, казалось, не было счастливее их на свете – этой малютки-девочки и обожавшей ее мамы.

Почти каждый день, после полудня, в прихожей раздавался тихий звонок, и в дверях детской показывалась высокая старушка.

– Мамочка! – радостно восклицала молодая мать.

– Я сразу не подойду, Клавдюша… Я хотя и обогрелась…все-таки… Я сегодня Лёлечку во сне видела, не утерпела, зашла поцеловать ее. Ну, что она?

– Знаете, бабушка… Мы сегодня «мама» сказали. В первый раз… Теперь скоро и «баба» сажем!

– Ну, Христос с ней! Ангел-хранитель! – говорила старушка и, подойдя, горячо обнимала дочь и внучку.

– Удивительная девочка! Знаете, бабушка, спит всегда спокойно: ни крику, ни капризов; может по целому часу лежать одна в кроватке и ловить свои крошечные ножонки.

– Милая деточка! Такая прекрасная, – точно ангел Божий! Она, кажется, засыпает, Клавдюша… – бабушка с любовью крестила внучку.

– Спит, мое сокровище, – шепотом говорила мама.

– Дай, снесу в кроватку! – просила бабушка.

– Лёля, ангел мой! Солнышко мое! – в безумном восторге твердила мать, брала крошку на руки, кружилась с ней по комнате, пела, танцевала.

– Нет… Пусть немножко полежит у меня. – И они обе умолкали, в немом обожании глядя на девочку.

Так заставал их отец Лёли.

– Она сегодня «мама» сказала, – сообщала счастливая молодая мать, раскрасневшись, как зарево, от радости.

Отец крестил сонную дочку, любовался ею с гордой улыбкой, тихо целовал русую головку и относил бережно девочку в ее белоснежную кроватку.

Девочка подрастала. Её все любили – решительно все: родные, чужие, прислуга, дети, животные.

Ласковая, кроткая, прекрасная, как ангел, – она готова была все отдать от себя и никогда никому не сказала резкого слова, никому не причинила огорчения.

– Этот ребенок не от мира сего, – говорила бабушка.

– В девочке небесная отметка, – вторила тетя Маня, сестра отца, горячо любившая маленькую Лёлю.

– Зачем, зачем она такая – особенная?! – сокрушался отец. – Как мне страшно за нее! Я бы хотел, чтобы она бегала и шалила, как другие дети, чтобы капризничала иногда, как Зиночка, или проказничала, как Лида.

– Да, она у нас совсем необыкновенная! – говорила тихо мама и обращала на свою кроткую девочку взгляд, полный горячей любви.

Лёлечке было четыре года; худенькая, высокая не по летам, с бледным нежным личиком, как будто выточенными, прекрасными чертами, серьезная, задумчивая, – она казалась девочкой лет семи.

– Дивлюсь я, барыня, на нашу Лёлюшку, – говорила няня, возвращаясь с прогулки. – Верите ли, без слез смотреть на нее невозможно: играет Лёля с детьми, такая крошечная – всем уступит, не любит ссоры – сейчас всех уговорит, успокоит, приласкает… И чужие-то дивятся на нашу барышню. Никто не верит, что ей пятый годок.

«Лёля, мое ясное солнышко! Будь такой всегда-всегда… Свети и согревай всюду, где ты появишься, – и благо тебе будет!» – думала мама с замиравшим от счастья сердцем.

Оттого ли, что милого ребенка так много и горячо любили, ее сердце было открыто для любви, участия и ласки. Даже в свои четыре года Лёля как-то забывала о себе и хотела быть полезной, насколько позволяли ее маленькие силы.

– Лёлюшка, посиди, лапушка, с Зиной! Позабавь сестрицу! – просит старушка-няня и без страха уходит на кухню, оставляя детей одних.

Маленькая нянюшка, пока ее не сменяют, гулит и забавляет свою белокурую курчавую сестренку.

– А-а-гу, Зиночек… Идет коза рогатая за малыми ребятами… Забодает, забодает… А-а-гу, Зиночек! Смотри, какой зайчик бегает. Заинька, попляши… Заинька, поскачи, у тебя ножки хороши!..

Лёля наставляет стеклянное яичко под солнечный луч, и светлый зайчик скользит по стенам, по полу, по потолку. Маленькая сестренка громко и весело смеется.

– Ай, Лёлюшка! Вот-то спасибо, милушка! Я и кофейку попила… Спасибо, что Зиночку позабавила! – говорит вернувшаяся няня.

Если мама садилась шить, Лёля сейчас же приносила ей скамеечку под ноги и сама усаживалась около. После обеда, без указаний, малютка спешила принести отцу газету и портсигар, и если в доме кто-нибудь что-либо забывал, – она всегда напоминала первая как-то вовремя.

– Лёлечка, почисти ягоды для варенья! – говорит мама и знает, что на девочку можно положиться: пока не кончит, ни одной ягодки не положит в рот.

– Мы и бабушке дадим варенья. А пенки все станем пробовать… – шепчет крошка, перебирая аккуратно ягоды.

Один раз тетя Маня увезла Лёлю к себе на целый день.

– Лёлечка, пожалуйста, ничего не ешь там, кроме бульона и котлетки: тебе нельзя! – сказала мама, одевая девочку.

И этих слов было довольно.

Взволнованная и растроганная привезла ее тетя Маня домой.

– Знаешь, Клавдия, просто удивила меня Лёля. Скушала суп, котлетку, подали сладкое, желе, – нарочно для нее делали легкое. Она не берет: «Мамуля не велела». И как мы ее ни убеждали, ни упрашивали, уверяли, что это сладкое – можно… Ни за что!.. Твердит одно: «Мамуля не велела». Даже жалко было смотреть на ребенка. Ну, и вымуштровали же вы ее, бедняжку!