Фрэнсис Бёрнетт - Маленький лорд Фаунтлерой. Новый перевод

Капитан был очень огорчен, когда прочел это письмо; он очень любил Англию и свой прекрасный дом, в котором когда-то родился; он любил даже своего гневливого старого отца и даже порой сочувствовал ему в его горестях и разочарованиях; но он твёрдо знал, что в будущем ему не следует ожидать от того слишком большой доброты. Поначалу он не понимал, что ему делать; трудиться он был не научен, у него не было никакого опыта в делах, но он был храбр и полон решимости преодолеть все препятствия. Поэтому он продал свой офицерский чин, который носил в английской армии, а после некоторых хлопот нашёл себе место в Нью-Йорке, где вскорости и женился. Прежняя спокойная жизнь в Англии закончилась. Перемены были очень велики, но он был молод и счастлив, и надеялся, что упорный труд и неустанная работа принесут ему в скором будущем большие успехи. Нет причин горевать и печалиться! У него был маленький домик на тихой английской улочке, и там родился его крошка сын, и всё складывалось так весело и хорошо, всё было так просто, и только потому, что ему вовремя пришло в голову жениться на этой очень хорошенькой компаньонке богатой старухи-карги, только потому, что она была так мила, и он так любил ее, зная, что и она любит его. Она была очень мила, и ее маленький сынок был как две капли воды похож как на мать, так и на отца. Хотя он родился в таком тихом и небогатом маленьком доме, казалось, что никогда не было в мире более счастливого ребёнка. Во-первых, он был очень здоровенький и поэтому никогда не доставлял никому никаких хлопот; во-вторых, у него был такой милый характер и такие очаровательные манеры, что он доставлял всем только удовольствие и радость; и в-третьих, он был так красив, что на него можно было засмотреться, как на картину, и смотреть практически бесконечно. В младенчестве, когда другие дети были ещё лысыми, он с первых дней жизни оказался обладателем мягких, тонких, золотистых волос, которые вились на концах и к шести месяцам уже ниспадали вниз свободными золотыми кольцами. Когда ему исполнилось шесть месяцев, у негооказались большие карие глаза, длинные ресницы и милое личико, помимо этого, у него был здоровый стан и такие великолепные крепкие ноги, что в девять месяцев он ни с того, ни с сего, вдруг научился свободно ходить; а его манеры были так хороши для ребенка, что любому в округе было приятно знакомиться и общаться с ним. Казалось, он чувствовал, что все вокруг – его лучшие друзья, и когда кто-нибудь заговаривал с ним, когда он ехал в своей карете по улице, он бросал на незнакомца ласковый, серьезный взгляд карих глаз, а потом наблюдал за ним с милой, дружелюбной и спокойной улыбкой; и в итоге не было ни одного человека по соседству на их тихой улицей, где он жил – даже бакалейщика на углу, который считался самым сердитым существом на свете, – который не был бы рад лицезреть этого мальчугана и не испытывал бы желания говорить с ним. И с каждым новым месяцем своей юной жизни он становился всё прелестней и интересней.

Когда он подрос и стал достаточно взрослым, чтобы прогуливаться с няней, от всегда тащил за собой маленькую тележку, и на нём каждый раз был короткий белый шотландский килт и большая белая шляпа, ладно сидевшая на его жёлтой вьющейся шевелюре, он был таким красивым, сильным и румяным, что привлекал всеобщее внимание, и няня, возращаясь домой, то и дело рассказывала его маме истории о дамах, которые останавливали свои экипажи, чтобы посмотреть на этого золотого мальчика и поговорить с ним, и о том, как они радовались, когда он заговаривал с ними в своей обычной, весёлой манере, они чувствовали себя так, как будто он знал их всегда. Его обаяние позволяло ему самым простым, веселым, беспроигрышным и естественным способом подружиться с людьми. Я думаю, это происходило оттого, что у него была очень доверчивая душа и очень доброе маленькое сердце, которое сочувствовало каждому и хотело, чтобы каждый чувствовал себя так же комфортно, как и он сам. Это помогало ему мгновенно понимать чувства окружающих. Может быть, в нём сказалось и то, что он так долго жил с отцом и матерью, которые всегда были любящими, внимательными, нежными и воспитанными родителями. Дома он никогда не слышал ни одного недоброго или грубого слова, его всегда любили, ласкали и относились к нему нежно, и поэтому его детская душа была полна доброты и невинного теплого и его всегда окружали естественные человеческие чувства. Он слышал, как его маму звали ласковыми, любящими словами, и поэтому он сам пользовался ими же, когда говорил с ней; он всегда видел, что его папа присматривает и очень заботится о ней, и поэтому он тоже учился быть заботливым.

Поэтому, когда он понял, что папа больше не вернется к нему, и увидел, как печальна его мама, в его доброе маленькое сердце постепенно вошла мысль, что он должен сделать всё возможное, чтобы снова сделать её счастливой. Он был ещё совсем младенцем, когда эта мысль посетила его, и потом уже никогда не покидала его – всегда, когда он взбирался к ней на колени, когда он целовал её и клал свою кудрявую головку ей на шею, когда он приносил ей свои игрушки и книжки с картинками, когда он тихо сворачивался калачиком рядом с ней, как она обычно лежала на диване. Он был недостаточно взрослым, чтобы знать, что еще можно сделать, поэтому делал все, что мог, и был для неё большим утешением, чем мог себе представить.

– О, Мэри! – он слышал, как она однажды сказала своему старой прислуге, – Я уверена, что всякий раз он пытается во всём помочь мне там, где может – я знаю, что это так. Иногда он смотрит на меня таким любящим, удивлённым взглядом, как будто ему жаль меня, и тогда он идёт ко мне и гладит меня или показывает мне что-нибудь. Он такой маленький, но я на самом деле думаю, что он всё знает!

Когда он стал старше и подрос, у него появилось множество причудливых маленьких занятий, которые очень забавляли и заинтересовывали людей. Он был таким незаменимым компаньоном для своей матери, что она почти не заботилась ни о ком другом и не искала ничьего общества. Они гуляли вместе, разговаривали и играли всегда вместе. Ещё совсем маленьким он научился читать, и часто по вечерам лежал на коврике у камина и читал вслух – порой сказки, порой большие серьёзные книги, из тех, какие читают взрослые люди, а иногда читал даже газету; и часто в такие минуты Мэри, сидя на кухне, слышала, как миссис Уотсон заходится от смеха, услышав, что он там сейчас ляпнул смешного.

– И еще, доложу я вам, – говорила Мэри своему бакалейщику, – нельзя не расхохотаться над его манерами и его старомодными приколами! Это настоящий аристократ! Раз он заявляется ко мне на кухню в тот самый день, когда избирали новых присяжных в суде, и стоя перед камином с таким невозможно важным видом, глубоко засунув ручки в карманы, похожий на сурового судью, с невинным видом и ангельским личиком, и говорит он мне: