Михаил Арцыбашев - Женщина, стоящая посреди

Коля не отвечал, он совсем разварился.

— А, вон кто-то сидит!.. — заметила Нина.

В стороне от тех мест, где обыкновенно гуляли дачники, что-то зачернелось.

Нина и Коля шли мимо этого места, невольно поглядывая туда.

Там висел большой нарядный гамак с кистями. В гамаке лежала женщина, а у ног ее, прямо на земле, сидел мужчина. Они были близко друг к другу. Мужчина, в студенческой фуражке, что-то говорил. Из гамака смотрели на него черные глаза и улыбались спокойные яркие губы.

Нина сразу узнала их, но как-то даже и не поняла сначала, что это может значить и отчего вдруг так стукнуло сердце.

— Это Луганович, — сказал Коля.

Нина вдруг побледнела и быстро пошла вперед, углубляясь в лес.

— Нина Сергеевна, куда же вы?.. Подождите!.. — закричал сразу отставший Коля Вязовкин.

Нина скорее почувствовала, чем увидела, как на крик Коли Луганович быстро оглянулся.

Раиса Владимировна проводила ее глазами.

— Это, кажется, ваша пассия?.. — насмешливо спросила она.

Даже не глядя, опытным женским чутьем она поняла, что происходит в душе Лугановича, и усмехнулась.

— Попался, миленький!.. — каким-то дурашливым, нехорошим тоном сказала она. — Так вам и надо!..

— Почему — попался?.. Вот глупости!.. — по-мальчишески пробормотал Луганович, не смея взглянуть на нее и чувствуя, что глупо краснеет.

— Да, да, да!.. — грозя пальцем, смеялась Раиса. — Знаем мы все!

Луганович думал, что она ревнует, и испугался. Но Раиса Владимировна слишком хорошо знала мужчин и знала власть своего тела. Она смотрела на Лугановича плотоядно и уверенно. Он нравился ей именно своей молодостью и нетронутостью. Такого любовника у нее давно не было, и она твердо знала, что не уступит его этой простенькой провинциальной барышне, по крайней мере, пока он не надоест ей. Как раз в ту минуту, когда показались Нина и Коля Вязовкин, Раиса Владимировна уговаривала Лугановича перевестись в Петроградский университет.

Луганович был смущен и растерян. Его поза у самых ног Раисы была так интимна и он так ясно понял инстинктивное движение Нины, что сразу стало понятно: теперь все между ними кончено. Внезапно его охватила злобная досада против Раисы.

Раиса Владимировна презрительно и властно посмотрела на него, чуть-чуть усмехнулась и, лениво откинувшись назад, протянула:

— Жарко!.. Так, кажется, взяла бы да и разделась совсем!..

Луганович быстро взглянул на нее. Мысль видеть ее нагой тут, в лесу, среди белого дня, обожгла его.

Раиса прекрасно поняла этот взгляд.

— А что, если я в самом деле разденусь?.. Вам не очень будет стыдно?.. — русалочьим тоном спросила она, потянулась всем своим богатым телом и закинула руки за голову, чтобы выпуклее выставить грудь.

Луганович покраснел, но ответил нарочито наглым тоном:

— Если вам не будет стыдно, так почему же мне будет?.. Хотите, я помогу?..

Раиса Владимировна смеялась, точно ее щекотали эти слова.

— А что ж, это было бы пикантно!.. — по слогам протянула она и уронила свою полную обнаженную руку у самых губ Лугановича.

Луганович взял и провел по своим губам ее нежной влажной кожей. Женщина раскинулась в гамаке, лениво отдаваясь его ласкам.

Ее пышное тяжелое тело красиво и выпукло изгибалось в натянутой сетке. Тонкие бечевки обрисовывали, обтягивая, все линии его. Ноги, маленькие и крепкие, в прозрачных чулках, стройно скрещивались в воздухе выше головы. Вся она была мягкая, дразнящая, жаркая.

И, мысленно махнув на все рукой, Луганович забыл Нину.

Схватившись за гамак, он перекатил тело женщины на самый край его, запутал в платье и стал умолять о чем-то. Глаза у него блестели и смотрели, воровски бегая. Раиса хохотала и отталкивала.

— С ума сошел! Прошу покорно!.. Со всех сторон ходят… Отстаньте, а то ударю!.. Сумасшедший!..

Насыпь дачной конки шла меж двух рядов высоких сосен. Был вечер, и прямо впереди, на полосе фиолетового неба, бледным золотом блестел тоненький месяц.

Нина шла рядом с инженером, а Коля Вязовкин уныло плелся за ними.

— Ну да, вы ждете от жизни чего-то необыкновенного, — говорил инженер мягко и грустно, — а в ней давно уже нет никаких тайн. Все это очень просто и скучно. Немного красоты и ласки — вот и все, что она может дать, и большего мы не имеем права ждать, потому что сами убили все тайны и неожиданности.

Вы разочарованы в жизни?.. — немного волнуясь и робея, сказала Нина и искоса взглянула на бледное лицо с черной бородой.

Она давно уже привыкла считаться взрослой, а с такими, как Коля Вязовкин, даже чувствовала себя старшей, но с этим новым знакомым почему-то робела, как наивная и глупенькая девочка.

Инженер незаметно усмехнулся, но продолжал также серьезно и даже торжественно, именно тем тоном, который, как он знал по опыту, особенно действует на молоденьких девушек:

— Нет, разочарование это пошлое слово… Я просто не так молод, как вы, и знаю жизнь!..

Нина вспомнила, что Луганович тоже говорил о знании жизни, и подумала, что он такой же мальчик, как она сама — девочка, а вот этот слегка сутуловатый человек с бледным лицом наверное знает жизнь и наверное много страдал.

— Неужели вы так печально смотрите на все?

— Что значит — печально?.. — как бы в раздумье возразил инженер. Знаете, говорят, что чахоточные находят тихую радость и болезненное наслаждение именно в том, что они так слабы, так беспомощны и им так мало осталось жить… По-моему, каждый умный и тонкий человек должен относиться к жизни так же: находя наслаждение в том, что так мало радости отпущено ему судьбою.

Коля Вязовкин шел и уныло слушал.

— Я не совсем понимаю это!.. робко, как ученица, прошептала Нина и побледнела от внимания.

Очень возможно, что инженер понимал не больше ее, но продолжал так же красиво и непонятно:

— Бравурная музыка груба, торжествующая пошлость омерзительна… Настоящая красота есть только в страдании, в последних замирающих аккордах, в угасании вечера, в осенних цветах… Если бы люди были слишком счастливы, они были бы омерзительными!.. как груба торжествующая любовь молодости, здоровых, сытых, самоуверенных людей. Красива только любовь умирающей души, ее последняя ласка!.. Надо уметь любить!..

— А вы умеете?.. — наивно спросила Нина.

Она уже окончательно не понимала того, что говорил инженер, хотя ей и казалось, что она понимает все. Впрочем, он и не старался об этом: вечер, гаснущее небо, тихий голос, печальные красивые слова — и нужный ему, единственный смысл его речей доходил прямо до сердца девушки. Она, конечно, не понимала, но ей уже было жаль этого изящного, красивого, грустного человека и хотелось утешить его. Нина невольно вспоминала, сколько сплетен пришлось ей слышать о Высоцком, но теперь ей казалось, что этого не могло быть и его просто никто, кроме нее, не понимает. Бессознательное стремление приласкать, возродить к новой жизни уже, хотя и бессознательно, было в ее душе.