Михаил Арцыбашев - Пропасть

— Ты бред! — вскрикнул Камский, вскакивая в неизъяснимом волнении, — ты говоришь то, что я уже слышал, думал, чувствовал и забыл… Ты — моя мечта! Ты не говоришь мне ничего нового, ты только повторяешь мною забытое!

— А если это и есть правда? — со скорбью возразил призрак.

Но со странным жестоким облегчением Камский увидел, что призрак бледнеет, и сквозь него уже виднеется спинка кожаного кресла.

— Ага, ты исчезаешь, ты не выдерживаешь здоровой мысли! — сказал он, отступая в бессознательном страхе.

— Нет, я ухожу, потому что бессилен бороться с твоим неверием… Я не могу… Я теперь вижу, что он был прав, что…

Камский сделал усилие, чтобы стряхнуть тяжелый туман, надвигающийся на глаза и мозг.

— …что если и мертвые встанут из гробов — не поверят…

Произнес ли это тихий голос, или подсказала собственная смятенная мысль, но в комнате никого не было, и только мокрый лоб и томительная дрожь во всем теле говорили о только что пережитом страшном потрясении.

В эту же ночь Камский проснулся от странного ощущения: он вдруг почувствовал, что с ним происходит что-то особенное. Было темно и ничего не видно, но Камский ощутил, что руки и ноги его приняли огромные размеры. Пальцы рук лежали на простыне толстые, как бревна, ноги стягивали одеяло, как две горы, внезапно поднявшиеся на кровати.

«Новый припадок! — подумал Камский и вдруг почувствовал страшное облегчение. — Если я теперь галлюцинирую, то, значит, и то было такой же галлюцинацией».

Голова его горела. Он встал и, с трудом шаря огромными руками и переступая горообразными ногами, качаясь и страдая, зажег свечу, оделся и вышел из квартиры, повинуясь неодолимому влечению, на воздух.

Глубокая ночь сторожила город. Была оттепель, и в мокром тротуаре, как в разбитом темном зеркале, изломанно отражались черные фигуры редких прохожих. Над заборами уныло размахивали голые ветки. Ветер шумел порывисто, мрачно гудя по железным крышам и бросая холодные брызги в лицо. Где-то за темными крышами то падало, то поднималось слабое, дрожащее зарево далекого пожара и снизу освещало нависшие тучи, при неверном свете его похожие на поспешно проползающие красно-коричневые брюхи каких-то неведомых гадов.

И оттого темная пустота вверху казалась населенной странно-огромной жизнью, и в то же время все было пусто, мертво и нигде на необъятном просторе неба и земли не было ничего, кроме пустоты и мрака.

Камский шел, глядя вверх, чувствовал себя придавленным к земле тяжелым и неизмеримо малым.

Через три дня он уехал в Крым. Галлюцинации не повторялись. Только однажды, выйдя на балкон дачи, с которого виднелось голубое и нежное, как дымка, море, вершины темных кипарисов и белый, похожий на крыло птицы, парус, он вдруг почувствовал знакомое странное волнение. Чутко забилось сердце в совершенно неподвижном теле. Но яркий свет солнца освещал по-прежнему только радостное море, кипарисы и парус. С моря потянул влажный ветер и приветливо залепетал краями парусиновой маркизы. Больше Камский никогда ничего не видел и, чувствуя себя совершенно здоровым, вернулся в Петербург к прежней работе.