Гийом Аполлинер - Путешественники, удивляющиеся цветам и звездам

Совершенные микрофоны, которые король имел в своем распоряжении, позволяли слышать под землей самые далекие шумы земной жизни. Каждое прикосновение приводило в движение микрофон, настроенный на то или иное расстояние. Теперь это были отголоски японского пейзажа. Ветер дышал между деревьями, там должна была быть деревня, так как я слышал смех слуг, рубанки столяров и каскады ледяных фонтанов.

После другого прикосновения к прибору, спустившись, мы курили, восхищенные полным утром. Король приветствовал социалиста из Новой Зеландии. Я слушал свист гейзеров горячих источников.

Вдруг это прекрасное утро продолжилось на мягком Таити. Вот мы идем по Папейете, там бродят все неприличные женщины Нового Китира. Слышится их прекрасный гортанный выговор, кажущийся почти антично-греческим. Слышатся также голоса китайцев, которые продают чай, кофе, масло и пирожные, звуки аккордеонов и варганов…

И вот мы в Америке; без сомнения, прерия огромна, вокруг станции, откуда отправлялся вагон с концертирующим королем, внезапно вырастает город; я слышу свист поезда.

Ужасный шум улиц, трамваев, заводов; кажется, что мы в полдень в Чикаго.

И вот уже Нью-Йорк, где на Гудзоне поют корабли.

Горячие молитвы поднимаются перед статуей Христа в Мехико.

Четыре часа. В Рио-де-Жанейро проходит карнавальная кавалькада. Надувные шары вырываются из уверенных рук, сглаживаются с шумом перед лицами, отвечают запахом воды, как когда-то мавританские шары, плих, плюх, смех, ах! ах!

Шесть часов у Сан-Пьер-Мартиник, маски возвращаются с песнями в танцевальные залы, украшенные огромными красными цветами heliconia . Слышится пение:

Семь часов в Париже. Я узнаю пронзительный голос М. Эрн. ст Л. Ж. н. сс., как вдруг микрофон, словно случайно, переносит нас в кафе на Больших бульварах.

Католический звон стоит в Мюнстере, в Бонне. Идя по Рейну, изменчивым двойным хором поют лодки, возвращаясь в Кобленс.

Потом это превращается в Италию, близ Неаполя. Звездной ночью кареты разыгрывают mourre, игру на пальцах, игру случая.

Потом приходит Триполитэнь, где вокруг огней бивуаков М. р. н. тт. упражняется в разговоре с маленьким негром, в то время как люди в его доме, в Савойе, охваченные воинственностью, готовы защитить хозяина в случае маловероятной агрессии, стреляя звукоподражательными огнями орудийных очередей, и с места на место проносятся через лагерь звуковые сигналы горнистов.

Минутой позже уже десять часов! Кто эти нищие, которые жалуются и рыдают с таким пылом? Король, слушая их, бормочет:

Это голос Испахана 4 4 Испахан не только имя, Испаханом называют и сорт старой садовой розы. , который пришел ко мне, выйдя из черной, как кровь павлинов, ночи.

И поскольку это был сон, я почувствовал воображенный мной запах жасмина.

Полночь! Бедный пастух закричал в ледяной пустыне; это ночная Азия, где распространяется в мире зло.

Слоны трубят. Час утра. Индия!

Потом Тибет. Мы слышим звон священнических колоколов.

Три часа: шум лучших лодок, сладостно сталкивающихся на берегу озера в Сайгоне.

Дум, дум, бум, дум, дум, бум, дум, дум, бум – это Пекин, хоровод гонгов и тамбуринов, бесчисленные собаки, визжа или лая, смешивают свои голоса с мрачным ровным шумом. Разражается пением петух, предвещая зарю, которая бледнеет уже в белой Корее. Пальцы короля пробегают по клавишам, вдруг поднимаются, одновременно каким-то образом, и все голоса мира, недвижные до сей поры, идут к нам, совершая свое движение.

Поскольку я нахожусь в очаровании, король вдруг поднимает свою голову. До сих пор мое присутствие не казалось ему удивительным.

– Принесите, сказал он мне, – оригинал партитуры «Золото Рейна», я хочу просмотреть его после прослушивания симфонии мира и перед тем как услышу подвижный оркестр мосье Освальда фон Гарфельда. Преступная личность, но где твоя маска? Я хочу, чтобы передо мной никого не было без маски.

На его лице отпечаталась вдруг свирепость, король сжал кулаки, в этот момент он был похож на статую Геркулеса; резко тряхнув меня, он ударил кулаком, ударил ногой, он оскорблял меня в лицо, крича:

– Мы ему отрежем яйца! Франкенштейн, Оленбург, Жакоб Эрнст, Дуркхайм, мы ему отрежем яйца!

Я не стал ждать никого из этих мосье; увидев, что король забеспокоился оттого, что я был без маски, а еще скорее оттого, что мое присутствие необычно, я сказал себе, что, если я смогу найти дверь, через которую вышел под землю; я не буду никого более разыскивать, король не думал иметь дело ни с кем, кроме своих домашних: слуг, подчиненных, пажей, вельмож или лодочников.

И когда я уже считал себя спасенным, я услышал крик:

– Партитуру «Золота Рейна» , маску той преступной личности, или тебе отрежут яйца!

Я принялся бродить в роскошном подземелье, где жил этот старый утопленник, безумный король. По крайней мере в течение двух часов я осторожно шел в темноте, открывая двери, шаря по стенам, не находя выхода. Сначала я услышал вдалеке раскаты голосов, но потом все смолкло.

Наконец обнаружил себя в гроте, который служил вестибюлем этого удивительного жилища.

Снаружи разразились фанфары, но сразу затихли. Мне ничего не оставалось, как открыть дверь, через которую я проник в подземную гробницу, чтобы снова оказаться среди елей.

Но лес светился. Тысячи лучей, возникших там, поднимались, спускались, удалялись, приближались, группировались, сжимались, скатывались, потухали, заново разгорались, уменьшались, увеличивались, меняли цвета, объединяли свои оттенки, варьировались, соединялись геометрическими фигурами, делились на огоньки, огни, брызги, затвердевали, можно так сказать, в светящиеся геометрические формы, в письма, в алфавит, в цифры, в движущиеся фигурки людей и животных, в высокие пылающие группы в круглых пламенеющих озерах бледно фосфоресцирующих потоков, снопов ракет, фонтанов, без видимого источника света, лучей, свечения.

Несколько минут я рассматривал народ, сконцентрированный вдалеке. Осторожно приближаясь и скрываясь за стволами деревьев, я пытался разглядеть этих людей. Они были в масках, за исключением старого короля, чье лицо было открыто. Он был одет в полумужской, полуженский костюм, можно было сказать, что это одежда 18 века, он надел платье с мантией, впереди открытое и украшенное поясом, как у пожарных.

В этот момент музыка возобновилась. Одни музыканты находились вдали, другие поближе. Их фанфары двигались и возобновлялись, раздаваясь вдали и вблизи. Можно было сказать, что сто оркестров пробегают, нащупывают мысль, группируются, несутся, удаляясь или приближаясь, быстрее или медленнее. Была в них незнакомая мне резкость, звучность небывалой силы, тембры впечатлительной новизны. Зазвучала музыка такая же высокая, как небо. Она выходила из-под земли, а мы были утопленниками, можно так выразиться, в океане магических звуков.