А. Гребенкин - Открытое небо

Подойдя к краю леса, он заметил что-то странное справа, совсем рядом. Какое-то чёрное пятно между веток, на высоте трёх метров. Что-то косматой тенью нависает над тропинкой. Глухарь? Но почему так тихо? И почему не взлетает? Юноша сделал ещё шаг, всмотрелся и вдруг понял, что на ветвях, раскинувшись, сидит бурое чудовище, размером с медведя. Но взрослые медведи не лазают по деревьям! Ещё неуверенный шаг – и волосы зашевелились, и всё похолодело внутри. У этого чудовища – рога! И невозможная, искажённая яростью и страданием, огромная морда, заострённая книзу! И оно смотрит прямо на него! И сейчас сорвётся на землю, прыгнет вперёд!

Бывает, что страшным кажется обычное. Товарный поезд сбил насмерть молодого лося и зашвырнул его на ближние деревья. Несчастный лось так и остался висеть, волки его достать не могли.

Обычное иногда кажется страшным. В природе. Может быть, среди людей по-настоящему страшное кажется обычным. Становится обычным.

Он снова вспомнил старый кирпичный дом, в котором прошло детство. Однажды, солнечным утром, он нёсся вниз, уже слыша упоительные звонкие звуки ударов по мячу, перепрыгивая через ступеньки и скользя рукой по деревянным перилам с облупившейся зелёной краской. На повороте перед первым этажом руку обожгло острой болью, выступила кровь…

В одну из щелей между досками перил кто-то вставил обломок бритвы. Незабываемая первая жестокость. Мир стал не таким, каким был секунду назад. Мгновенно и невозвратно пропало ощущение чуда, мерцающего волшебства необъятного мира вокруг. Потому что в этом мире, совсем рядом, существовал кто-то, способный вставить лезвие в перила, на которые за день опираются десятки людей. Вставить и уйти.

Мир перестал быть загадочным и стал – непредсказуемым. Зачем кто-то это сделал? Тогда это было непонятно. Да и сейчас…

Он провел указательным пальцем по большому, почувствовав полоску старого шрама. Чья-то злая мысль сохранилась через десятилетия, можно потрогать её след. Нет уже ни того дома, ни той улицы, никого из людей, но маленькая злая мысль – вот.

Каждый в таких отпечатках. Каждый человек – фигурка, вылепленная прикосновениями других. Всё дело в этих прикосновениях, природа даёт лишь строительный материал, первозданную глину.

Детство, юность и то, что сейчас – всё это лишь формы, человек остаётся неизменным. Жизнь – лишь отпечаток с предначертанной формой, заполняемой плотью и кровью. Отпечаток, плывущий куда-то и твердеющий от соли людского моря. Твердеющий до камня.

Каменный город окружал человека, идущего сквозь ночь.

Осенний ветер, пахнущий сыростью, мёртвыми листьями, серым дождём и печалью, пролетел над головой. И вдруг порывом ударил сбоку. Затих и снова налетел-ударил, пробуя нарастающую силу. Ветер… Словно прерывистое дыхание непостижимо огромного существа.

Но вот ветер исчез и стало так же тихо, как тогда, накануне зимы. Как будто вся жизнь – накануне зимы. Дома, фонари, застывшее небо над ними.

В тишине проще увидеть, что всё вокруг наполнено смыслом. Всё видно, достаточно пристального взгляда. Спокойного взгляда.

Может, прямо сейчас аскетичный подвижник сидит в Гималаях и смотрит на… Неважно, на что. Пусть – на простую травинку. Часами и днями, от утренней и до вечерней росы. Что он видит? Он видит линии, которые не повторятся во веки веков, природа не знает копий. Он видит, как маленькая жизнь питается каплями воды, принесёнными ветром невесть откуда, но всё-таки принесёнными для неё, как она склоняется от ветра к матери-земле и становится неуязвимой, как хрупка эта жизнь перед нависающими громадами и насколько она чудесна в этом каменном царстве, ведь горы ни на секунду не оживут, пролейся на них хоть океан.

Он видит, как сложна жизнь, ведь всё человечество, могучее человечество, исходившее планету и протянувшее руки в космос, тысячи лет копившее знания, изучая и покоряя всё вокруг, не сможет создать такой травинки. Создать хоть крохотную жизнь из небытия. Любыми, напряжёнными до исступления, до безумия, до стёртых пальцев, любыми усилиями всех учёных и мастеров, живущих и когда-либо живших, – не сможет.

Подвижник видит это и, быть может, становится мудрее. И счастливее. Если не случайна и прекрасна травинка, то не пропадёт и смотрящий на нее.

Ведь верно, что любая деталь, на которую падает взгляд, отражает в себе весь мир. Вопрос лишь в силе этого взгляда.

Мир полон символов, скрытого смысла. Нужен внимательный взгляд и сквозь обыденное, привычное – откроется запредельная глубина. И будет эта радость узнавания, прикосновения к тайне, к чему-то большему, чем цепь бегущих дней. Радость узнавания. Или печаль? Как в ту минуту, когда я впервые понял, что именно нарисовано на той фламандской картине – «Торговка рыбой».

Казалось бы – обычная жанровая картина. Что необычного? Торговка режет рыбу на столе. За дверью лавки кипит рынок, снуют люди.

Но если вглядеться, вчувствоваться… Торговка с жестоким лицом режет рыбу. Центр картины – острый нож в цепких привычных пальцах. Липкие и холодные пальцы, равнодушный взгляд. Хотя нет, у неё злой взгляд. Но не просто злой… Обычно в злом взгляде есть подтекст, скрытая тональность: обида, горечь, ревность, зависть, что-то иное, выступающее причиной зла, для чего зло – это форма. Но в глазах этой торговки – зло в чистом виде, без примесей чего-то другого, в её глазах – самое худшее и настоящее зло – бездушие.

В этой женщине – нет ничего женского… Она не красива и не уродлива, она – безлика. И когда понимаешь, кто стоит в центре картины, проясняется и всё остальное. Живые люди за дверью, мёртвые рыбы – перед торговкой… Рыба – символ христиан… На этой картине изображена Смерть.

Искусство – носитель смысла. Жизнь неохватна и быстра, главный смысл теряется в череде событий. Но искусство снова и снова высвечивает этот ускользающий смысл.

Когда-то была эта простая вера, что всё вокруг – искусство. Всё на земле и в людях. Что-то, созданное с замыслом и любовью. Неважно кем, но – именно созданное. Уже искусство или может им стать. Но потом – стала непреодолимой эта граница между смыслом и… Всем остальным. Между смыслом и жизнью. Между живым смыслом и мёртвой жизнью. С возрастом начинаешь скользить вдоль этой границы, но заступаешь за неё всё реже, а потом – никогда. И взгляд, который раньше выхватывал что-то настоящее, становится невидящим. В этих днях ничего нет, в каждом из них. Такая пустота…

Искусство – дело молодых, потом человек становится слишком злым. И закрываются для него все эти прекрасные миры. Опускается занавес, сотканный из событий каждого дня, и непроницаемым становится то, что за ним.

Он огляделся вокруг. Любая деталь отражает весь мир… Но у меня нет сил разматывать этот нечеловеческий клубок. Ни к чему пристальный взгляд. И потому вокруг просто… Просто город. Одинаковые дома, наполненные разными людьми. Антенны и провода, доставляющие в дома картинки и звуки. Заборы, жалкие потомки крепостных стен. Коричневая насыпь, похожая на изгиб хвоста спящего дракона, покрытого ржавой чешуей. Пыльные деревья со срезанными вершинами, словно повторяющие судьбу людей. Скованная асфальтом земля – живая в плену мёртвого.