Елена Долгопят - Мальчики (Рассказы)

- Ну хоть сколько-то можете подвезти?

- Хоть сколько-то могу.

И только шофер успел отворить дверцу, тут же у машины очутилась вся компания, и в одну секунду все влезли, втиснулись, тихо, бесшумно и как будто даже беззлобно.

- Я до поселка не могу, - испуганно, но твердо повторил шофер. - Только до развилки подброшу.

- Валяй, - сказали ему.

За всю дорогу до развилки никто не проронил ни слова. Когда шофер остановил машину, с заднего сиденья ему набросили на шею ремень и так резко и сильно стянули, что он не успел крикнуть. Махнул руками, выгнулся, захрипел, ослаб.

Сережа ремень не набрасывал, не стягивал. Но это было все равно.

Он сидел рядом с шофером.

Все вместе они вытащили мертвого и оттащили в лесок.

Вернулись к пустой, с распахнутыми дверцами машине. Кто-то сел за руль. В молчании доехали до поселка. Тот, кто был за рулем, сказал, что загонит машину в сады-огороды.

Все вышли. Машина тронулась. Они смотрели ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.

- По домам, - приказал кто-то. - Тихо.

Сережа добежал до дома. Остановился, глядя в одиноко светящееся свое окно. Мать не спала, ждала. Он развернулся и побежал к станции.

Просидел на скамейке, на дальнем от касс конце платформы, ожидая, что вот-вот покажется вооруженный отряд. За ним. Он дрожал, хотя ни холода, ни страха не чувствовал.

Первая электричка повезла его в Москву. Он надеялся затеряться навсегда в большом городе, прибиться к кому-нибудь, забыться, успокоиться.

Машину нашли наутро. Поселковая тетка поперлась на огород, в погреб, за банкой соленых помидоров. По номерам выяснили водителя. Его жена уже успела обратиться в розыск. В салоне обнаружили следы борьбы. На труп с ремнем на шее через три недели наткнулись лыжники. В маленьком магазинчике вспомнили шайку мальчишек.

Мать почуяла недоброе сразу, как только услышала утром на рынке о пустой машине. Тут же она сообщила всем знакомым на рынке, что отправила сына к двоюродному дяде, бывшему моряку-подводнику.

- Пусть там школу закончит. Под мужским надзором.

- И давно бы, - одобряли знакомые. - Мальчишка он неплохой, но очень уж подвержен влияниям. Так пусть уж будет влияние положительное и твердое.

Примерно так говорили. И мать своей цели достигла - запомнили, что сын ее далеко, в отъезде. Так что, когда дело постепенно открылось, никто о ее сыне не подумал. Но когда стали уже выявлять малолетних отморозков, имя сына всплыло.

Но до того, как его объявили в розыск, прошло много времени. Он успел пожить в детприемнике под именем Степана около месяца. Он даже начал надеяться, что так и проживет всю свою жизнь под незапятнанным именем, что в конце концов распределят его из детприемника в какой-нибудь дальний детский дом и будет он там при хороших людях.

Записи для диссертации

Лодка перед вашими глазами. Она на берегу, на песчаной отмели. Вы видите лодку. Песок. Тяжелый, сырой. Светлые серебряные песчинки налипли на дерево. Реку не видите. Она за кадром.

Собственно, это не ваш взгляд на лодку, а мой. Это я ее видела. За моей спиной текла Волга.

Дождь только что прошел.

Песок.

Лодка.

Низкое небо.

У меня в руках фотоаппарат. Я встала на колени и сняла то, что видела. Но это обман. Я сняла что-то другое. В этом чудо. Снимаешь то, что видишь, а выходит что-то другое. То, что видит ОН.

Другое дело, что в одних руках ОН видит, а в других совершенно слеп. Существует масса таких снимков, как будто их слепые снимали. Ради Бога, смотрите, что у вас в кадре. Действуйте четко, быстро и внимательно. Щелчок затвора... А ведь недаром и у фотоаппарата затвор, и у оружия огнестрельного - затвор. И там нужно навести на цель, и здесь.

Это давно замечено. В старину некоторые люди отказывались сниматься. Думали, что их душа переходит в снимок, а они остаются без души, пустые, как бы мертвые. Но чтобы душа все-таки перешла, чтобы запечатлелась, надо первое - навести на цель; второе - спустить курок вовремя. Что значит вовремя?

Весь мир - бесконечно сложная цепь, которая в тот момент, когда вы нажимаете на кнопку, когда аппарат ваш прозревает, смотрит, видит, замыкается. В мировой цепи происходит короткое замыкание, все разрушенные связи восстанавливаются на миг. Как это ни странно звучит, как будто на миг, только на один миг восстанавливается справедливость. Все приходит в равновесие на один миг. Наступает - на один миг - райское блаженное состояние первобытной связи всего со всем, всеобщего родства, неразрывности, нерасчлененности.

Я не знаю, так ли это есть на самом деле, но я так чувствую.

Как бы то ни было, на этом снимке душа запечатлена. Душа лодки? Душа песка? Душа невидимой реки? Душа невидимой меня? Лодка после дождя в серебряных песчинках. Ах, как видна ее тяжесть и будущая - в воде легкость. Ах, как чувствуется близость большой реки.

Ну и так далее. И так далее. И тому все подобное.

Так я им попробую сказать сегодня на первом нашем занятии. Начало - в девять утра. Сейчас - четыре. Я не могу уснуть. Лежу под двумя одеялами и мерзну. Мне уже двадцать два года. Но вчера вечером, оставшись одна в этой комнате, я плакала... по дому. Я чувствую себя сиротой. Тишина здесь неимоверная. Даже не верится, что тысяча детей рядом.

Я приехала вчера днем. Встретилась в первую очередь с начальником. У него просторный светлый кабинет с предбанником. За компьютером сидит секретарша, которая совершенно не вяжется со всем строем этого фантастического учреждения. Она кажется вульгарной. Впрочем, она не произнесла при мне ни одного слова. Возможно, у нее не вульгарный голос. Это бы все искупило.

Начальник был очень любезен. Встал мне навстречу, пожал руку. Придвинул стул. Не сел, пока я не села. Попросил у секретарши чаю и не соединять ни с кем во время беседы. Одет, разумеется, в форму. Полковник. Но очень домашнего вида. Как и все здесь. Несмотря на колючку, прожектора, охрану.

Он внимательнейшим образом прочитал направление, где излагалась суть моего будущего исследования.

- Так вы психолог! Вот как! Вот бы вы насовсем к нам пришли работать. У нас ведь нет психолога, а как бы пригодился!

Затем он начал мне рассказывать про ребят, с которыми я столкнусь.

- Есть и бродяги, - сказал он. - И воришки. И убийцы. Но здесь они не убийцы, не бродяги и не воришки. Здесь они - дети. Их прошлого здесь не существует.

И дальше:

Они здесь ненадолго. На время, пока государственная машина разберется, что с каждым из них делать - кого в колонию, кого в детдом, кого в интернат для слабоумных. Людям, которые здесь работают, все равно, что было с этими детьми в прошлом. За их будущее они тоже не отвечают. Они отвечают лишь за их короткое - очень короткое - настоящее. Стараются, чтобы в этом настоящем им было хорошо, кто бы они ни были.