Влас Дорошевич - Каторга

Это - Комлев, старейший сахалинский палач. Теперь отставной.

Он прослышал, что в Александровской тюрьме будут вешать бродягу Туманова, стрелявшего в чиновника*, и пришел с поселья, где живет в качестве богадельщика:

- Без меня повесить некому.

_______________

* См. очерки "Смертная казнь".

Он повесил на Сахалине 13 человек. Специалист по этому делу и надеется "заработать рубля три".

А пока, в ожидании казни, - как я уже говорил, - он нанялся у каторжанки, живущей с поселенцем, нянчить детей.

Таковы сахалинские нравы.

Комлев пришел к тюрьме проведать: "не слышно ли, когда" - и бродит против окон канцелярии, потому что здесь есть надзиратели.

Комлева ненавидит вся каторга. Где бы ни встретился, - его каждый бьет. Бьют, как собаку, пока не свалится без чувств где-нибудь в канаву. Отдышится - и пойдет.

Живуч старик необычайно. Пятьдесят лет, и грудь впалая, и тело все истерзано, и от битья кашляет иногда кровью, а в руках сила необычайная.

"Комлев" - это его палачский псевдоним.

Когда бьют розгами тонким концом, это называется:

- Давать лозы.

Когда бьют толстым, - это:

- Давать комли.

Отсюда и это прозвище "Комлев".

Комлев - костромской мещанин, из духовного звания, учился в училище при семинарии и очень любит тексты, преимущественно из Ветхого завета.

Он был осужден за денной грабеж с револьвером на двадцать лет. В 77-м году он бежал с Сахалина, но в самом узком месте Татарского пролива, почти достигнув материка, был пойман гиляком, получил 96 плетей и двадцать лет прибавки к сроку. В те жестокие времена палачам работы было много, и палачу, тоже сахалинской знаменитости, Терскому, потребовался помощник. В тюрьме бросили жребий: кому идти в палачи. И жребий выпал Комлеву.

Но Комлев все еще мечтал о воле, и в 89-м году опять бежал, - его поймали на Сахалине же, прибавили еще 15 лет каторги.

- Итого, 55 лет чистой каторги! - с чувством достоинства говорит Комлев.

И приговорили к 45 плетям.

Плети давал "ученику" Терский.

- Ну, ложись, ученик, я тебе покажу, как надо драть.

И "показал".

В 97-м году Комлев говорил мне:

- До сих пор гнию.

И разделся. Тело - словно прижжено каленым железом. Страшно было смотреть. Местами зарубцевалось в белые рубцы, а местами, вместо кожи, тонкая красная пленочка.

- Пожмешь - и течет!

Пленочка лопнула и потекла какая-то сукровица.

На луфтической почве это наказание разыгралось во что-то страшное.

Так глумился палач над палачом.

Скоро, однако, Терского поймали в том, что он, взяв взятку с арестанта, наказал его легко.

Терскому назначили 200 розог и наказать его дали Комлеву.

- Ты меня учил, как плетями, а я тебе покажу, что розгами можно сделать.

Терский до сих пор гниет. То, что он сделал с Комлевым, - шутка в сравнении с тем, что Комлев сделал с ним.

- По Моисееву закону: око за око и зуб за зуб! - добавляет Комлев при этом рассказе.

- Я драть умею: на моем теле выучили.

Беглый каторжник Губарь, который был приговорен к плетям за людоедство, после 48 комлевских плетей был унесен в лазарет и через три дня, не приходя в себя, умер. И Комлев сделал это, получив взятку от каторги, которая ненавидела Губаря.

Доктора, присутствовавшие при наказаниях, которые приводил в исполнение Комлев, говорят, что это что-то невероятно страшное.

Это не простое озлобление Медведева. Это утонченное мучительство. Комлев смакует свое могущество. Он даже особый костюм себе выдумал: красную рубаху, черный фартук, сшил какую-то высокую черную шапку. И крикнул:

- Поддержись!

Медлит и выжидает, словно любуясь, как судорожно подергиваются от ожидания мускулы у жертвы.

Докторам приходилось отворачиваться и кричать:

- Скорее! Скорее!

Чтобы прекратить это мучительство.

- А они меня мало бьют? Всю жизнь из меня выбили! - говорит Комлев, когда его спрашивают, почему он так "лютеет", подходя к разложенному на кобыле человеку.

Чем-то, действительно, страшным веет от этого человека, который выкладывает по пальцам, "сколько их всего было":

- Сначала один в Воеводской... потом еще два в Воеводской... Двух в Александровской... Да двух еще в Воеводской... да еще один... да еще три... да еще один... да еще один... Всего мною было повешено 13 человек.

И было жутко, когда он рассказывал мне подробно, как это делал; рассказывал монотонно, словно читал по покойнику, не говорил ни "казнимый" ни "преступник", а, понижая голос:

- "Он".

- Первым был Кучеровский. За нанесение ран смотрителю Шишкову его казнили в Воеводской, во дворе. Вывели во двор 100 человек, да 25 из Александровской смотреть пригнали. На первом берет робость, как будто трясение рук. Выпил 2 стакана водки... Трогательно и немного жалостливо, когда крутится и судорогами подергивается... Но страшнее всего, когда еще только выводят, и впереди идет священник в черной ризе, - тогда робость берет.

- По вечерам было особенно трогательно, когда выходишь, бывало, все "он" представляется.

После первой казни Комлев пил сильно:

- Страшно было.

Но со второй привык и ни до казни ни после казни не пил.

- Просят только: "нельзя ли без мучениев". Белеют все. Дрожат мелкой дрожью. Его за плечи держишь, когда на западне стоит, а через рубашку чувствуешь, что тело холодное. Махнешь платком, помощники подпорку и вышибают.

- И ты пришел теперь, чтобы делать это?

- Жрать-то нужно?

"Какой ужасный и отвратительный человек", скажете вы. А я знал женщину, ласками которой он пользовался.

И у этой женщины еще был мужчина, который избил ее и отнял подаренные Комлевым две копейки.

Меня интересовало, что скажет Комлев, если ему сказать такую вещь:

- А знаешь, скоро ведь телесные наказания хотят уничтожить.

- Дай-то Бог... Когда бы это кончилось! - сказал Комлев и перекрестился.

ГОЛЫНСКИЙ

Когда, в 1897 году, в Александровской тюрьме, где собрана вся "головка" каторги, все, что есть в ней самого тяжкого и гнусного, освободилось место палача, ни один из каторжан не захотел быть палачом. Это случилось в первый раз за всю историю каторги. К этому нельзя было даже принудить, и совершенно бесплодно тех, на кого пал выбор, держали в карцере.

Но тюрьма не может быть без палача.

И "вся команда" назначила палачом Голынского.

- И не хотел идти, а команда приказывает, ничего не попишешь! объясняет Голынский.

- Почему же вы его выбрали? - спрашиваю каторгу.

- Хороший человек. Добер больно.

Голынскому 47 лет. Но на вид не больше тридцати пяти.

Удивительно моложавое, простодушное и глупое лицо. Гол как сокол, бегает в опорках, и при взгляде на него вы ни за что не сказали бы, что это палач.

- Голынский, а сколько ты сам плетей получил?

- Сто.

- А розог?

- Тысячи три.

И предобродушно улыбается.