Андрей Дрипе - Последний барьер

Что было сказать Киршкалну в ответ на эту тираду? Он говорил о том, что долг милиции проверять, не замешаны ли бывшие колонисты в каком-либо новом деле. И насчет работы тоже. Надо потерпеть, со временем все изменится, если хватит выдержки и характера не поддаться, доказать, что с прошлым покончено раз и навсегда. Не так-то просто завоевать доверие людей, на которое однажды наплевал.

- Легко говорить, а попробуйте это испытать на своей шкуре, - юноша иронически скривил рот. - Конечно, буду стараться, что мне остается.

Но в его словах не было убежденности, не было той веры в будущее, какую воспитатель видел у парня в глазах осенью, в день освобождения. О дружках, с которыми он только что играл в карты, Булавский говорить не захотел. Нет, они не с его работы, так - старые знакомые.

Плохо, совсем дело дрянь. Значит, придется еще раз сходить к нему на работу, с ним самим еще раз поговорить. Старые знакомые! Киршкалн знает, к чему это приводит, когда ребята снова начинают путаться со "старыми знакомыми". Правда, в отличие от новых, эти знакомые не чураются его, они - свои, могут утешить и дружески хлопнуть по плечу. Но если у тебя хребет слабоват, то... Однако всех не обойдешь, со всеми не побеседуешь. И кто в это время станет за него, за Киршкална, работать в колонии?

Подул холодный порывистый ветер, и начинает накрапывать, погода испортилась. Киршкалн поднимает воротник шинели. Он не любит носить форму вне колонии. При виде погон люди становятся сдержанней, официальней, не так легко завязывается разговор.

Расма уже поджидает в знакомой комнатке. Межуле оставляет их наедине, у нее какие-то срочные дела, и она скоро вернется. Правильно, так и надо.

Девушка сидит на тахте как раз под своим портретом. Она встает навстречу Киршкалну, подает руку и, едва шевеля губами, неслышно - наверно от волнения - называет свои имя и фамилию. Киршкалн машинально сравнивает портрет с оригиналом и обнаруживает большое сходство.

Расма садится и молчит. Отводит глаза, избегает его взгляда, смотря то на краешек стола, то на корешки стоящих на полке книг. И Киршкалн вдруг остро чувствует и седину на своих висках, и морщины на лице, и то, что пришел он сюда из другого мира - непонятный и чуждый этой девушке. В ее мыслях его образ, очевидно, связан с угрюмыми тюремными стенами, железными решетками на окнах и неограниченной властью, в руки коей предан ее Валдис. И воспитатель, глядя на ее маленькие, плотно сжатые пальцы, которые, как она ни борется с волнением, слегка дрожат, чувствует себя тут абсолютно лишним. Да, как видно, он уже разучился разговаривать с девушками, прошли те времена.

- Что вам сказать?.. Я хотел вас увидеть, узнать, как выглядит человек, который Валдису близок. Тогда, быть может, Валдис мне тоже станет ближе и понятней. И еще: даже сейчас вы можете сделать для него очень много. Женщина. - Он окидывает Расму взглядом и хочет поменять серьезное слово "женщина" на более игривое "девушка", но, заметив у нее в глазах, которые вдруг потемнели и стали бездонно глубокими, ту удивительную силу и готовность к самопожертвованию-, силу, красивей которой, наверно, нет на свете, Киршкалн повторяет: - Женщина, любящая, разумеется, может сделать больше, чем все воспитатели, взятые вместе. Я не хочу вас убеждать, будто Валдису там очень хорошо и у него легко на душе. Это далеко не так. Потому я сюда и приехав Он должен знать, что его ждут, чю есть человек, который в него верит и кому он может верить. Безусловно, есть мать, но от нее тут, возможно, будет меньше пользы, чем от вас. К сожалению, так уж устроен мир: настает пора, когда мать вынуждена уступить дорогу другой. И если Валдпс будет знать, что в мыслях вы и теперь с ним неразлучны, его путь назад, к остальным людям, будет легче.

Расма впитывает каждое слово, рот ее слегка приоткрыт и глаза светятся надеждой.

- Но каким же образом я могу ему помочь?

- Пишите! Пишите о себе, о своих переживаниях, о своих чувствах, о добром и красивом, что было и что ждет впереди.

- Но ведь писать имеют право только родственники?

- Верно, но для вас будет сделано исключение.

Я об этом позабочусь.

- Это же бесчеловечно - запрещать переписку, - в голосе Расмы наивное возмущение.

Киршкалн едва заметно улыбается.

- Все зависит от того, что пишут и кто пишет.

Я же сказал: вам можно.

Перед мысленным взором воспитателя возникают вороха этих пустых писулек, которые приходилось конфисковывать, не содержавших ничего, кроме пошлой похвальбы, примитивно замаскированных сведений и наставлений от прежних дружков и подружек, описаний пьянок и драк, подзадоривания "быстрей ломать срок" и возвращаться в старую компанию. От этих "писем" разит дубовой тупостью и нищетой духа, и впору пожалеть о том, что эти парни и девчонки вробще знакомы с грамотой. Но не рассказывать же об этом Расме! Ведь приходит много хороших и красивых писем.

- И еще одна маленькая просьба. Пожалуй, лучше, если Валдис не будет знать о нашей встрече, чтобы не было у него повода подумать о ней превратно, - -вы меня понимаете? Ведь вы писали бы и так, без этого разювора, если бы знали, что ваши письма дойдут до него.

- Да, я понимаю. А письма там... сперва проверяют?

- Да, к сожалению, это необходимо по ряду соображений.

- По как же можно писать со всей откровенностью, если... если читают другие? Если... - девушка не договаривает, но Киршкалну понятно, что она хочет сказать.

- Письма читают лишь немногие сотрудники колонии. Можете поверить, они никому не рассказывают их содержание. Письма, адресованные Валдису, должен читать я. - Киршкалн встает и подходит к Расме. - Я вам доверяю и ваших писем читать не буду. Знаю, что в них не может быть ничего такого, что может пойти во вред Валдису. Договорились?

Прохладная узенькая ладошка Расмы исчезает в широкой руке воспитателя.

- Вы добрый! - вырывается у нее как вздох.

- Ну, ну, не следует спешить с такими признаниями, - смеется Киршкалн. - Поблагодарите Валдисову маму за все. Я не смогу ее дождаться, мне на поезд.

Расма стоит в дверях и смотрит, как он надевает шинель, как берет фуражку, наблюдает за каждым движением.

- Там страшно? - собирается она с духом и задает вопрос, который, видно, давно не дает ей покоя.

- Страшно? - переспрашивает Киршкалн и задумывается. - Страшно то, что в нашем государстве еще существуют такие заведения, как колонии, и то, что кое-кто из ребят гордится тем, что попал туда. Конечно, ничего приятного там нет. Но если вы себе представляете темные камеры, решетки на окнах, звяканье ключей, хлеб и воду, как в романах о средневековье, - усмехается Киршкалн, - то, разумеется, ничего подобного там нет. Всего вам наилучшего!

* * *

Валдис ждет воскресного дня и ненавидит воскресенья за долготу и скуку. С утра уборка помещений и Обязательный киносеанс вечером. Если не считать построений на завтрак, обед и ужин, остальное время не занято. Почти все ребята на спортплощадке, в спальне лишь те, у кого свидание с родителями. В ожидании вызова они утюжат брюки, гадают, кто приедет и что привезет.