Андрейс Дрипе - Последний барьер

Прием новых закончен. Отныне Коля, Николай Николаевич Зумент, воспитанник Киршкална.

Парнишка шагает рядом с ним по коридору, и Киршкалн теперь ему вроде бы и отец и мать в одном лице. Заиметь этакое семнадцатилетнее «дитя» — в колонии дело самое обычное. Необычное начинается потом, когда окончены формальности, и сейчас Киршкалн у этой исходной точки. Из каких чаш довелось отхлебнуть Николаю и сколько он отпил из каждой, воспитатель может лишь гадать. «Требуется искать контакт» — так здесь говорят. Если нет контакта, то все разговоры — пустая трата времени. И шагающий рядом парень ни в коей мере не расположен облегчить «гражданину начальнику» эту трудную задачу, скорей всего он сейчас думает о том, как бы нового «папашу» половчее обвести вокруг пальца.

Киршкалн открывает дверь, пропускает воспитанника вперед и указывает на стул возле стола. Николай садится. Мальчишка хорош собой: густые черные брови, меж них на лбу упрямая складка, крепкий, прямой нос и подбородок с ямочкой. Губы несколько полноваты и красные, как у девушки. Киршкалн смотрит на синеватую, наголо остриженную голову. Какие сейчас обитают в ней мысли? Над бледным лбом четко вырисовывается черный щетинистый треугольник. На воле у Николая, по всей видимости, был лихой чуб до самых бровей. Глаза… Глаза беспокоят — взгляд их прямой и наглый. А если смотреть подольше, то вселять беспокойство начинают и густые брови, и алые губы, и нос с широкими ноздрями. Всего этого чуть-чуть многовато, все слишком сочное, пышет каким-то избыточным здоровьем. А души нет. Нету в его лице той одухотворенности, которая и некрасивые черты наделяет привлекательностью и обаянием. Иногда утверждают, будто бы по лицу нельзя судить о внутреннем мире человека. Чепуха. За долгие годы работы в колонии Киршкалн убедился в том, что внешность весьма точно характеризует человека. Ошибки случаются редко. Ребят, подобных Николаю, он перевидел много. Они шумливы и самоуверенны, замечают лишь себя и болезненно переживают малейшее ограничение их стремлений. Их шутки чаще всего неуместны, а их забавы причиняют страдания другим. Нам — все, для других же от нас лишь неприятности — таков их девиз.

«С этим горя хватишь, слишком высокого о себе мнения», — вспоминает Киршкалн предсказание коллеги и усмехается. На него в упор смотрят мутноватые глаза Николая. В них можно уловить некоторое удивление и нетерпение. Почему воспитатель не задает никаких вопросов, что еще за игра в молчанку? Киршкалн не торопится. Николай был вожаком банды, и по всему видать, он и сейчас гордится своим прошлым. Киршкалн вспоминает подшитую к делу характеристику из следственного изолятора. «Упрямый, несдержанный, грубый, организует беспорядки…» Именно таким Николай показал себя и в карантине колонии, а если он о чем-то и сожалеет, то лишь о том, что «глупо погорел». Николай не понимает, что провал шайки — закономерный финал его действий. Думает, ему просто не повезло, в чем-то допустил промах, прошляпил, в следующий раз маху не даст. Нет, нет, Николай Зумент, или «Жук», как его величали шпанята целого городского района, не сдался. Возможно, надо будет прикинуться паинькой, малость подурачить этих простофиль в форме, но когда он вновь выйдет на волю, то возьмется за дело по-настоящему.

Вполне вероятно, что сейчас мысли Николая могли иметь приблизительно такое направление. Об этом говорит и поза воспитанника, и еле приметная ухмылка в уголках рта, и то, как небрежно он кладет ногу на ногу. А взгляд! Так, наверно, смотрит на вражеского солдата-конвоира плененный генерал. Удивления в глазах Николая уже нет, зато возросло нетерпение.

«Этот, наверно, тоже стушевался, не знает, с чего начать расспросы», говорит его взгляд, и видно, что у мальчишки нет ни малейшего представления об истинном положении вещей.

Нелегко говорить, когда перед тобой такое вот недалекое и наивное, но невесть что мнящее о себе существо. И воспитатель, обдумывая первую фразу, распрямляет кулаки, глядит на свои длинные, тонкие пальцы, снова сжимает их и поднимает взгляд на воспитанника. Николай Зумент — семнадцатилетний бандит, продукт целой вереницы печальных и взаимосвязанных причин. У Николая есть характер, умение подчинять, коноводить и организовывать; он смел и всегда готов пойти на риск. До сих пор эти способности находили лишь отрицательное применение. Как повернуть их в противоположную сторону?

Надо искать контакт. Это значит, надо наблюдать, познавать характер, приучать к себе, надо навязывать свою волю, раскрывать, побуждать, надо воспитывать, заботиться, надо, надо, надо… Их десятки, этих «надо», но нигде не сказано и не написано, каким образом их приложить к сидящему перед ним юному Николаю Николаевичу Зументу. Об этом не говорится ни в одном из методических писем, ни в одном учебнике психологии или сборнике статей по педагогике.

Конечно, где-то есть «ключик» для контакта, наверняка где-то он есть, а сейчас придется обойтись теми крохами сведений, которые удалось собрать. Надо создать у него впечатление, будто бы известно горазда больше. Киршкалн откидывается на спинку стула, тоже кладет ногу на ногу и начинает:

— Ну-с, вот и встретились. Помнится, на воле ты носил совсем другую прическу. Под Ринго Стара.

— А вы откуда знаете? — Зумент огорошен и забывает скрыть свое изумление. Он ожидал любого начала, но не этого.

— Почему бы мне не знать? Ты ведь почти каждый вечер болтался у кино «Звайгзне», чесал язык с девчонками и лизал «эскимо».

— Вы тоже из Чиекуркална? — осторожно спрашивает Николай. Теперь он пристально изучает лицо воспитателя.

— Все может быть, — уклончиво говорит Киршкалн. — Дело ведь не в этом. А такую девочку — Монику Озолинь ты не знаешь?

— Нет, — отвечает Николай после короткого раздумья, затем вдруг спрашивает, о чем-то вспомнив: — А это не Букаха?

— Нет, Букаха маленькая. Моника — девица статная, волосы длинные, под «колдунью». Да хотя где тебе знать, она с вашими не путается.

— Из святых, наверно, — ворчит Николай понимающе. — Знаем и таких тоже.

— Может, еще вспомнишь. Она с тобой на вечере танцевала. Да это неважно. Просто к слову пришлось, — отмахивается Киршкалн. — Но вот засыпался ты быстро. Или милиция поумнела, а?

— Милиция?! Черта с два! Это мы сами зарвались.

Надо было поаккуратней. Если бы в этот раз обошлось, Жук еще не один год давал бы дрозда на Чиекуре! — Он кривит рот и хмыкает. — «Милиция поумнела»! Ну и сказанули!

— Сколько ты получал на последнем месте работы? — меняет тему Киршкалн.

— Восемьдесят. Гроши! — небрежно бросает Николай. — Никто на это не проживет.