Михаил Гоголь - Мертвые души

Возвращались назад уже сумерками. Весла ударяли в потьмах по водам, уже не отражавшим неба. Едва видны были по берегам озера огоньки. Берегов не было. Месяц подымался, когда они пристали [Вместо “Месяц ~ пристали”: Когда пристали они, месяц подымался] к берегу. Повсюду на треногах варили рыбаки уху из ершей да из животрепещущей рыбы. Всё уже было дома. Гуси, коровы, козы давно уже были пригнаны, и самая пыль от них уже давно улеглась, [Далее начато а. и озарившийся свод небес; б. и пригна<���вшие>] и пастухи, пригнавшие их, стояли у ворот, ожидая крынки молока и приглашенья к ухе. Там и там слышались говор и гомон людской, громкое лаянье собак своей деревни и отдаленное — чужих деревень. Месяц подымался, стали озаряться потемки, и всё наконец озарилось — и озеро, и избы; побледнели огни, стал виден дым из труб, осеребренный лучами. Николаша и Алексаша пронеслись в это время перед ними на двух лихих жеребцах, в обгонку друг друга. Пыль за ними поднялась, как от стада баранов. “Эх, право, заведу себе когда-нибудь деревеньку”, думал Чичиков. Бабенка и маленькие Чичонки начали ему снова представляться. Кого ж не разогреет такой вечер?

А за ужином опять объелись. Когда вошел Павел Иванович в отведенную комнату для спанья и, [Далее начато: раздевшись] ложась в постель, пощупал животик свой: “Барабан!” сказал: “никакой городничий не взойдет!” Надобно же было такому стеченью обстоятельств: за стеной был кабинет хозяина, стена была тонкая, и слышалось всё, что там ни говорилось. Хозяин заказывал повару, под видом раннего завтрака, на завтрашний день, решительный обед. И как заказывал. [Далее начато: Только у мертвого] У мертвого родился бы аппетит. И губами подсасывал, и причвокивал. Раздавалось только: “Да поджарь, да дай взопреть хорошенько!” А повар приговаривал тоненькой фистулой: “Слушаю-с. Можно-с. Можно-с и такой”.

“Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щеки осетра да визигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, [да мозгов сладких] да еще чего знаешь там этакого…”

“Слушаю-с. Можно будет и так”.

“Да чтобы с одного боку она, понимаешь, зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки так, [понимаешь, так пропеки] чтобы рассыпалась, чтобы всю ее проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал ее во рту — как снег бы растаяла”.

“Чорт побери”, думал Чичиков, ворочаясь: “просто, не даст спать”.

“Да сделай ты мне свиной сычуг. Положи в середку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче. Обложи его раками да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из сняточков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли еще там какого коренья?”

“Можно будет подпустить брюкву или свеклу звездочкой”, сказал повар.

“Подпусти и брюкву, и свеклу. А к жаркому ты сделай мне вот какую обкладку…”

“Пропал совершенно сон”, сказал Чичиков, переворачиваясь на другую сторону, закутал голову в подушки [Далее начато: чтобы совсем] и закрыл себя всего одеялом, чтобы не слышать ничего. Но сквозь одеяло слышалось беспрестанно: “Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хорошенько”. Заснул он уже на каком-то индюке.

На другой день до того объелись гости, что Платонов уже не мог ехать верхом. Жеребец был отправлен с конюхом Петуха. Они сели в коляску. Мордатый пес лениво пошел за коляской: он тоже объелся.

“Нет, это уже слишком”, сказал Чичиков, когда выехали они cо двора. “Это даже [Это уже даже] по-свински. Не беспокойно ли вам, Платон Михалыч? Препокойная была коляска, и вдруг стала беспокойно. Петрушка! ты, верно, по глупости, стал перекладывать? отовсюду торчат какие-то коробки”.

Платонов усмехнулся. [усмехнулся и сказал] “Это, я вам объясню”, сказал он: “Петр Петрович насовал в дорогу”.

“Точно так”, сказал Петрушка, оборотясь с козел: “приказано было всё поставить в коляску, пашкеты и пироги”.

“Точно-с, Павел Иванович”, сказал Селифан, оборотясь с козел, веселый: “очень почтенный барин, угостительный помещик. По рюмке шампанского выслал, точно-с, и приказал от стола отпустить блюда, — оченно-хорошего блюда, деликатного скусу. Такого почтительного господина еще и не было”.

“Видите ли, он всех удовлетворил”: сказал Платонов; “Однако же, скажите просто: есть ли у вас время, чтобы заехать [Далее начато: за 12 вер<���ст>] в одну деревню, отсюда верст 10? Мне бы хотелось проститься с сестрой и зятем”.

“С большим удовольствием”, сказал Чичиков.

“От этого вы не будете в накладе: зять мой — весьма замечательный человек”.

“По какой части?” спросил Чичиков.

“Это первый хозяин, какой когда-либо бывал на Руси. Он в десять лет с небольшим, купивши расстроенное имение, едва дававшее 20 тысяч, возвел его до того, что [Далее начато: оно дает] теперь он получает 200 тысяч”.

“А, почтенный человек! Вот этакого человека жизнь стоит того, чтобы быть переданной в поученье людям. Очень, очень будет приятно [а. Как в тексте; б. Весьма приятно] познакомиться. [Далее начато: И стал] А как по фамилии?”

“Скудронжогло”.

“А имя и отчество?”

“Константин Федорович”.

“Константин Федорович Скудронжогло! Очень приятно познакомиться. Поучительно узнать этакого человека”. И Чичиков пустился в расспросы о Скудронжогле [а. Как в тексте; б. расспросы о нем] и всё, что он узнал [Далее начато: его] о нем от Платонова, было [Далее начато: это что<-то>] точно, изумительно.

“Вот смотрите, в этом месте [Вот смотрите, здесь] уже начинаются его земли”, говорил Платонов, указывая на поля. “Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это сеянный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <���бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеянный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого”.

“Вижу. Да как же он это делает?”

“Ну, расспросите у него. Вы увидите, что ни <1 нрзб.> Эта всезнай, такой всезнай, какого вы нигде не найдете. Он мало того, что знает, какую почву что любит, знает, какое соседство; для кого не нужно, по близости какого леса нужно сеять какой хлеб. У нас у всех земля трескается от засух, а у него нет. Он [Уж он] рассчитает, насколько нужно влажности, столько и дерева разведет; у него всё играет две-три роли: лес лесом, а полю удобренье ют листьев да от тени. И это во всем так”.

“Изумительный человек”, сказал Чичиков и с любопытством посматривал на поля.