Лев Толстой - Том 14. Произведения 1903-1910 гг

Нередко отказываясь от центрального героя, автор как бы уравнивает в правах многих и разных персонажей, и вся энергия действия постепенно переходит от одного к другому. Толстой-художник стремится рассмотреть и понять с равной степенью внимания и участия жизненные коллизии, мысли и чувства многих и многих людей, общие законы, которые руководят ими.

«Нет в мире виноватых» становится не просто названием произведения, но некоей внутренней установкой. По свидетельству Н. Н. Гусева, Толстой говорил: «Мне вот именно, если бог приведет, хотелось бы показать в моей работе, что виноватых нет. Как этот председатель суда, который подписывает приговор, как этот палач, который вешает, как они естественно были приведены к этому положению, так же естественно, как мы теперь тут сидим и пьем чай, в то время, как многие зябнут и мокнут» [81] Н. Н. Гусев . Два года с Толстым. М., «Художественная литература», 1973, с; 152. . Тем ярче, по мысли Толстого, «выступила бы из-за этой доброты, невиновности людей недоброта и виновность устройства жизни».

В последние годы жизни Толстой любил повторять, что «жизнь одна во всем» и каждый несет в «себе только часть этой одной жизни». Мысль эта была лаконически выражена им в сказке-притче «Ассирийский царь Асархадон» (1903). Могущественным социальным силам, которые разрушительно действовали в окружающей жизни, делая одного палачом, другого — жертвой, должно было противостоять иное начало, воплощенное в человеческой личности.

Вся деятельность Толстого последнего десятилетия — активные поиски преодоления зла, поиски спасения и выхода.

Всем своим творчеством Толстой утверждал: жизнь невозможна без созидательных, добрых сил, и человек должен строить свое существование в соответствии с ними. Людям свойственно стремиться к радостному, гармоническому единению с миром. «Если радость кончается, ищи, где ты ошибся», — говорил Толстой.

Толстой стоит на позициях духовного максимализма. В любых исторических обстоятельствах, в любых житейских условиях человек призван делать то, чт о должно, — порой даже вопреки побуждениям своей природы, своему животному «я», как обычно говорил Толстой, вопреки всем соблазнам мира и собственному непостоянству и эгоизму. Здесь не может быть никаких компромиссов.

Но при этом Толстой считал, что нравственная истина не есть нечто отвлеченное, а существует для того, чтобы руководствоваться ею во всех повседневных проявлениях. Она нужна человеку, чтобы решить, «как относиться к обществу людей, среди которых живешь, как кормиться, как жениться, как воспитывать детей, как молиться, как учиться и многое другое» (т. 38, с. 136–137).

Познать нравственную истину и следовать ей стремятся в произведениях Толстого 900-х годов самые разные герои, включая маленького Воку, который «нечаянно» съел предназначенное няне пирожное, а потом пережил просветляющую радость раскаяния («Нечаянно»), или мальчика, решившего никогда больше не есть цыплят («Волк»). То, что эти маленькие рассказы были чрезвычайно важны для Толстого, имели прямое отношение к его важнейшим идеям той поры, помогает понять его запись в Дневнике 1910 года: «Дети живут, как большие разумные люди, ставя выше всего любовь. Взрослые же живут как дети, жертвуя любовью для глупых детских игрушек» (т. 58, с. 225).

Эта сила непосредственного нравственного чувства определяет в путь героя рассказа «После бала» после той ночи, когда, переполненный умилением и любовью, он неожиданно стал свидетелем страшной экзекуции. Жизнь его не могла идти по-старому. Иван Васильевич уже не мог служить ни в военной, ни в гражданской службе, не мог по-прежнему любить красавицу Вареньку…

Внутренний смысл повести «Фальшивый купон» лаконично определен Толстым уже в самой ранней записи от 15 сентября 1886 года: «И попался ему купон поддельный, и увидал он сон. Светлый юноша показал ему всю историю поддельного купона: откуда он взялся и как разносилось зло и как пресеклось. И он увидал, что зло расходится, но не поборает добра. А добро также расходится и поборает зло» (т. 26, с. 852). Однако если распространение «зла» изображено с замечательной толстовской проницатедьностью, социально-психологической точностью и остротой, то победа «добра», которой во что бы то ни стало должен завершиться, замкнуться сюжет повести, выглядит во многом заданной, искусственной. Не слишком ли прямолинейно приходят к нравственному прозрению и не верящий ни во что отец Михаил (в прошлом законоучитель Введенский), и Махин, и Митя Смоковников, пустившие в оборот злосчастный купон, или Степан Пелагеюшкин, загубивший не одну живую душу?

Такая устремленность Толстого к религиозно-нравственной истине порой вступала в противоречие с реальным ходом жизни. Особенно остро ощущалось это в условиях назревшей и развертывавшейся в России революции. Сознавая всю неизбежность революционного взрыва в России того времени, Толстой не принимал идею насильственного переустройства мира. Но он не раз высказывал надежду, что революционные потрясения не пройдут даром, а помогут выработке нового состояния общества. Д. П. Маковицкий записал слова Толстого, сказанные им 2 сентября 1907 года: «Все хорошо, все хорошо! Это — growing pains [82] Муки роста (англ.). . Как в жизни человека есть периоды болезненные, так и в жизни народов» [83] «У Толстого. 1904–1910. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого». — «Литературное наследство», т. 90, кн. 2, М., «Наука», 1979, с. 498. .

Убежденный в преступности существующего строя, в необходимости его разрушения и перестройки, Толстой не мог не ставить вопроса о революционном пути как одной из возможностей личного выбора. В противоположность своекорыстной правящей верхушке, дорожащей только своими выгодами и духовно обанкротившейся, революционеры, считал Толстой, обладают убежденностью, верой, самоотверженностью. А эти свойства — важнейшие условия жизни. Недаром опытный революционер Меженецкий в рассказе «Божеское и человеческое» преодолевает все тяготы своего положения, в том числе и ужас многолетнего одиночного заключения, пока у него сохраняются убежденность и вера. Но как только они оказываются расшатанными под влиянием встречи с новым поколением революционной молодежи — людьми самоуверенными и прагматичными, Меженецкому становится нечем держаться и он кончает самоубийством.

Отдавая должное нравственным качествам участников революционного движения, Толстой, однако, считает этот путь трагическим заблуждением. В «Божеском и человеческом» он сделал попытку показать, как в исключительной ситуации — в тюрьме, в ожидании смерти — в сознании героя происходит замена ложной, на его взгляд, идеи насильственного переустройства общества (революционер-народник Светлогуб принимал участие в террористических актах), идеей истинной — евангельской идеей непротивления и любви.