Лев Толстой - Том 22. Избранные дневники 1895-1910

[…] С Соней стало хуже. Я ездил, опоздал в дождь, она больно язвила, и я оскорбился, — по старым ранам. Нынче она потребовала, чтоб дать ей переписывать * 52 Имеется в виду Дневник. . Я отказал, сказав, что из этого всегда были неприятности. Дурно сделал, не пожалев ее. Она измученная, больная душевно, и считаться с ней грех. Как жалко за нее, что она никогда не сознает своих ошибок. Впрочем, не мое дело. Мне надо сознавать свои, и мои ошибки не надо равнять с ней. Каждый грешит по мере того света, который есть в нем. Еще за это время огорчительны были мальчики. Особенно Андрюша. Совсем отбился и ошалел. Ничего не видит, не слышит, как вечно пьяный. За это время думал и записал:

1) Сижу в избе, у окна. Темно от тучи, мухи гудят и бьют в лицо. Баба стоит и, выглядывая в окно, лениво говорит в себя: батюшка, царь небесный, заходит тучка. Бог дождичека дает.

2) Думал, читая книгу Кидда. В чем прогресс? Прогресс, по мне, состоит во все большем и большем преобладании разума над животным законом борьбы, по эволюционистам же — в торжестве животной борьбы над разумом, потому что только вследствие этой животной борьбы, по их понятиям, может совершаться прогресс.

3) Другое, что думал, читая книгу Кидда, это то, что наука тогда только наука, когда она исследует то, что должно быть. По учению же эволюционистов, наука должна исследовать то, что было и что есть, и объяснять, почему хорошо то, что есть. Так смотрят на науку все эволюционисты. И потому у них выходит, что борьба есть необходимое условие прогресса и потому хороша.

4) По Вейсману * 53 Толстой имеет в виду теорию наследственности Августа Вейсмана. Он прочитал о ней в книге Н. И. Кареева «Историко-философские и социологические этюды». СПб., 1895. , объяснение наследственности состоит в том, что в каждом зародыше есть биофоры, биофоры же складываются в детерминанты, детерминанты складываются в иды, иды же в иданты. Что за прелесть для комедии.

5) По Вейсману же, смертные существа потому остались жить, что все не смертные не выдержали борьбы с смертными, то есть бессмертные — померли. Неужели не удастся воспользоваться этой прелестью.

[…] 7) Был разговор о семейной жизни. Я говорил, что хорошая семейная жизнь возможна только при сознанном, воспитанном в женщинах убеждении в необходимости всегдашнего подчинения мужу, разумеется во всем, кроме вопросов души — религиозных. Я говорил, что это доказывается тем, что так было с тех пор, как мы знали жизнь людей, и тем, что семейная жизнь с детьми есть переезд на утлой лодочке, который возможен только тогда, когда едущие подчиняются одному. И таким одним признавался всегда мужчина, по той причине, что, не нося, не кормя, он может быть лучшим руководителем жены, чем жена мужа.

Но неужели женщина всегда ниже мужчины? Нисколько, как только тот и другая девственны — они равны. Но что же значит то, что теперь жены требуют не только равенства, но главенства? А только то, что семья эволирует, и потому прежняя форма распадается. Отношения полов ищут новой формы, и старая форма разлагается. Какая будет новая форма, нельзя знать, хотя много намечается…

[…] 12) Застала меня буря в Колпне. Я просидел у мужиков. Они богаты и ужинали: картошки, хлеб, огурцы было особенное угощение. Рахитические дети, измученные работой члены, без постели, мухи, нечистота. И ужаснее всего безнадежность душевного спасения. Не верят в будущую жизнь, не верят в возможность жить по Христу.

Больше месяца не писал. Нынче 7 сентября 1895. Ясная Поляна. За это время страдал от дурной жизни мальчиков: Андрюши и Миши. Пытался помогать им. Ездил на велосипеде и писал свое «Воскресение». Читал его Олсуфьевой, Танееву, Чехову * 54 8-9 августа рукопись «Воскресения» читал гостивший у Толстого А. П. Чехов. Он нашел в ней «все очень верным» (цит. по кн.: Семенов С. Т. Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом. СПб., 1912, с. 71). и напрасно. Я очень недоволен им теперь и хочу или бросить, или переделать. Последние дни хожу по лесу, отбирая деревья для крестьян. За это время думал:

В последнее время очень близко чувствую смерть. Кажется, что жизнь матерьяльная держится на волоске и должна очень скоро оборваться. Все больше и больше привыкаю к этому и начинаю чувствовать — не удовольствие, а интерес ожидания — надежды, как в движении этой жизни.

За это время написал корреспонденцию в английские газеты о духоборах, но не послал, а Поша поехал на Кавказ и должен был приехать 1-го, а теперь 7, и его нет. Еще прочел интересное письмо от поляка о патриотизме и ответил ему начерно еще * 55 Письмо от профессора Краковского университета М. Э. Здзеховского. Ответ Толстого см. в ПСС, т. 68, № 159. . Третьего дня был француз от Эртеля * 56 Парижский профессор Поль Буайе, до этого навестивший в Москве А. И. Эртеля. . Верит в материю, а не в бога. Я говорил ему, что это эпидемия душевной болезни. У нас живет Маша — сестра, Таня с Сашей у Сережи, Маша с Мишей в Москве. Завтра приезжают. Так думал за это время:

1) Смотрю на веселость, смелость, свободу, царственность молодых людей и еще больше детей. В нас, стариках, наши грехи смирили нас, застлали ту божескую силу, которая вложена в нас. Им же нельзя не быть самоуверенными и свободными, они должны быть такими, потому что носят в себе еще не загаженное жизнью божественное начало — все возможности.

2) Матерьяльный мир подлежит закону борьбы за существование, ему подлежим и мы, как матерьяльные существа. Но, кроме нашего матерьяльного существования, мы сознаем в себе еще и другое, не только независимое от закона борьбы начало, но противуположное ему начало любви. Проявление в нас этого начала есть то, что мы называем свободой воли.

[…] 5) Человек обидел тебя, ты рассердился на него и, разумеется, сдержался, не обидел его. И что ж? В сердце у тебя злоба, и ты не можешь относиться к этому человеку добро. Точно как будто дьявол, который стоит всегда у двери твоего сердца, воспользовался тем моментом, когда ты почувствовал к человеку злобу, и, открыв эту дверь, вскочил в твое сердце и сидит в нем хозяином. Вчера испытал это и должен был употребить большие усилия: смирение, ласки к обидевшему, чтобы выкурить из сердца этого мерзавца.

6) Заметил в себе, что я стал добрее с тех пор, как мало изменяю жизнь и подчиняюсь порядкам ложной жизни. И помню, как — когда я изменял свою жизнь, как я был недобр часто. Как все в жизни делается с двух концов, так и это: двинуть сначала жизнь, во имя добра изменив ее, потом утишить свое сердце, установить в себе доброту в новом положении. Потом опять двинуть в себе доброту в новом положении. Потом опять двинуть вперед. Как шаги, перекачиваясь, идешь с ноги на ногу. Многое так — почти все нужно делать с двух концов, любовь и дела.