Сергей Мстиславский - Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

Школа рукоплескала, потому что Вавиловых в ней было один-два и обчелся: ведь не в мастеровые какие, в офицерское благородное сословие готовила школа! Но резолюцию все же приняли без поправок, потому что председательствующий разъяснил: "на данном этапе" политичнее выражаться именно так, с округленностью, дабы преждевременно не обострять парламентских отношений и соблюсти революционную демократию.

Было это в то еще время, когда думали удушить большевизм и, стало быть, революцию бесшумным манером.

Но Дронова после митинга взяло на особую примету начальство, как фронтовика, по чувствам и свойствам своим могущего послужить твердо Временному правительству. И когда получен был из соответствующего ЦИКовского — в ту пору еще меньшевистско-эсеровского — раздела секретный запрос, нет ли в школе кого понадежней для отправки во фронтовые части на предмет поднятия духа и показа преданного Временному правительству нижнего чина, поскольку солдаты обижаются, что к ним штатские, притом господа, ездят, да еще матрос Баткин, который, по флотскому разъяснению, оказался и вовсе не матрос, — школьное начальство немедля командировало в служебном порядке Дронова, каковой, получив суточные и квартирные, выехал по мандату в 172-й полк. Зачем он ехал, в точности ему не объяснили, пообещав, что по прибытии на место в полковом комитете и штабе даны ему будут подробные инструкции и оказано полное содействие, что оговорено и в мандате.

В штабе 172-го начальство встретило очень радушно: ЦИК эсеровски-меньшевистский — за войну до победного, стало быть, на хорошем счету у командования. Хорошо встретили и в полковом комитете: там, как и в штабе, большевиков не было.

— В самый раз подъехали, товарищ, лучше нельзя! И предъявили бумажку: "Телефонограмма

Прошу передать всем товарищам всех рот и команд, как строевых, так и нестроевых, как находящихся при штабе полка, так и дивизии, так и в обозе 2-го разряда, что сегодня в час дня состоится митинг возле штаба дивизии, где дам ответы на вопросы о войне и мире. Если завоевали вы свободу, и должны ли мы брать оружие домой. Ярко опишу наше офицерское отношение к вам и многие другие вопросы. Также сообщу всем товарищам дивизии, что против меня нашли товарищи N-ского полка, за что из них прапорщик N хотел застрелить; сверх того — постановление дать ответы начальнику дивизии о войне и мире.

Товарищ прапорщик Дмитриев".

У Дронова от политического соображения похолодели виски.

— Сегодня? Сейчас, стало быть? Это что же за Дмитриев? Комитетские отозвались вперебой:

— Вреднейший человек. Против войны говорит преимущественно и вообще гнет большевистскую линию. Не то что полк — всю дивизию перебаламутил. Мы его заарестовать хотели, да солдат приходится опасаться: им ведь о мире только скажи… Сегодня мы вас как из центра приезжего на митинге председателем проведем, вы уж ему сбейте форсу…

Дронов промолчал. От председательского почета не хотелось отказаться, да и председательствовать на митингах — он же видел — не хитрая штука: объявляй ораторов да ставь на голосование. И еще: "Призываю к порядку!"

И насчет того, чтобы сбить с прапорщика Дмитриева форс, у него тоже не было опасений: как он тогда, в школе, барабахнул!.. Потому что для него, Дронова, большевики — заклятые враги, а человек так устроен, что, ежели он взаправду что, полюбит или… возненавидит…

— О партийности вашей мы объявлять не будем: скажем только — окопник, герой, три креста, от центра уполномоченный… Так выйдет политичнее… А то у нас есть который народ аховый, крикуны, по-ихнему — если не большевик, то, значит, безусловная сволочь. Говорить, пожалуй, не дадут. А то и еще хуже может выйти: приезжал к нам с подарками уполномоченный один, от Союза городов, так ему на митинге и вовсе морду побили… Правда, был он по своей форме кадет, а все же… Совсем, я говорю, аховый у нас стал окопник… Не остерегись — еще на штык подцепит, ей-богу. И манеру завели — на митинг с оружием выходить…

— Окопник, герой, три креста, от центра уполномоченный…

На объявление это приветным хлопанием отозвался митинг. А все-таки дрогнуло сердце Дронова, когда стал он за председательский стол, на пригорке, и увидел плещущие руки и глаза, устремленные на него: тысячи полторы глаз, не менее.

"А ежели… да по морде?"

В горле сразу стало сухо, и голос совсем не по-председательски, не по-командному прозвучал, когда провозгласил Дронов с почетного своего места:

— Слово предоставляется докладчику, который есть прапорщик Дмитриев. (Политично не упомянул "товарищ".)

Дмитриев, прапорщик, был худой и чернявый, в мятой солдатской гимнастерке, в защитных погонах — солдатских же, — только чернильным карандашом прочерчены по ним полоска и звездочка. И по всему видно: совсем из простых — из батрачков, как Вавилов, или фабричных каких; и не школу проходил, а всего вернее здесь же на фронте по боевой выслуге, по случаю убыли господ офицеров, чин получил. Заговорил он сразу в подъем — против войны и тех, кто войну поддерживает, — капиталистов и империалистов… За смыслом речи не успевал следить Дронов, потому что говорил Дмитриев быстро и горячо, не округло, а как бы в обрыв, то об одном, то сейчас о другом, вперемежку и враздробь, без всякого словесного ранжиру. Совсем, можно определить, беспорядочно говорил, а все же на прапорщичьи слова гулом и хлопаньем дружным — все как один! — и выкриками ему в подкрепление откликался митинг.

Председатель комитета, сидя с Дроновым рядом, прошептал ему на ухо:

— Вы бы, товарищ, построже вели заседание. Слышите, как он начальство чешет! А вы не остановили. И Керенского покрыл…

— …И немедленно убрать социалиста в кавычках и без кавычек, политического авантюриста Керенского, позорящего и губящего своим бесстыдным политическим шантажом в пользу буржуазии великую революцию…

Да. Сказано было. Да. Слышал Дронов. И знал — надо одернуть: "Призываю к порядку!"

Но от гула хлопков, от разгоревшихся глаз (полторы тысячи — боевых, окопных) прилип к пересохшему горлу командный председательский оклик.

Дмитриев кончил, как начал. В газете было бы сказано словом иностранным — "бурные овации". Он передал Дронову листок:

— Проект резолюции. К голосованию.

Но председатель комитета перебил громким выкриком:

— Слово имеет высокоуважаемый председатель митинга — окопный герой и товарищ Дронов.

Дронов встал. Все, что Дмитриев сейчас говорил, было ему ненавистно, потому что шло от того, от Ленина, а человек так устроен, что ежели он взаправду что… ненавидит…

Дронов поднялся с разгону:

— Товарищи!

И сразу — тишина ожидания… тех сотен, смотрящих навстречу, схватила мертвой хваткой за горло. Еле управился. Однако ж управился.