В. Розанов - Опавшие листья (Короб первый)

И, с другой стороны, все мог делать ("грех").

Потом грустил: но уже было поздно. Она съела меня и всё вокруг меня.

(7 декабря 1912 г.).

* * *

Грубость и насилие приносят 2 % «успеха», а ласковость и услуга 20 % "успеха".

Евреи раньше всех других, еще до Р.Х., поняли это. И с тех пор всегда "в успехе", а противники их всегда в "неуспехе".

Вот и вся история, простая и сложная.

Еврея ругающегося, еврея, который бы колотил другого, даже еврея грубящего, — я никогда не видал. Но их иголки глубоко колются. В торговле, в богатстве, в чести — вот когда они начинают все это отнимать у других.

* * *

Чиновничество оттого ничего и не задумывает, ничего не предпринимает, ничего нового не начинает, и даже все «запрещает», что оно "рассчитано на маленьких".

"Не рассчитывайте в человеке на большое. Рассчитывайте в нем на самое маленькое". — Система с расчетом "на маленькое" и есть чиновничество.

(на повестке на "Вечер Полонского").

* * *

Заранее решено, что человек не гений. Кроме того, он естественный мерзавец. В итоге этих двух «уверенностей» получился чиновник и решение везде завести чиновничество.

* * *

Если государство "все разваливается", если Церковь "не свята", если человеку "верить нельзя", то тут, здесь и там невольно поставишь чиновника.

(на повестке на "Вечер Полонского").

* * *

Все «казенное» только формально существует. Не беда, что Россия в «фасадах», а что фасады-то эти — пустые.

И Россия — ряд пустот.

"Пусто" правительство — от мысли, от убеждения. Но не утешайтесь пусты и университеты.

Пусто общество. Пустынно, воздушно.

Как старый дуб: корка, сучья — но внутри — пустоты и пустоты.

И вот в эти пустоты забираются инородцы; даже иностранцы забираются. Не в силе их натиска — дело, а в том, что нет сопротивления им.

* * *

Эгоизм партий — выросший над нуждою и страданием России: — вот Дума и журнальная политика.

* * *

Конечно, я умру все-таки с Церковью, конечно, Церковь мне неизмеримо больше нужна, чем литература (совсем не нужна), и духовенство все-таки всех (сословий) милее. Но среди них умирая, я все-таки умру с какой-то мукой о них.

Иван Павлович погладит по щеке, улыбнется, скажет: "Ну, ничего…" Фл. посмотрит долгим взглядом и ничего не скажет. Дроздов скажет: "Давайте я вас исповедую". Все-таки это не "лекция потом" Кусковой, [198] *Кускова Елизавета (Екатерина Дмитриевна Прокопович, 1869–1958) публицистка либерального направления. не реферат обо мне Фило-софова и не "венок от редакции".

(встав рано поутру. 9 декабря).

* * *

То, что есть, мне кажется невероятным, а чего «нет», кажется действительным.

Отсюда свобода, мука и ненужность (своя).

(рано утром встав).

* * *

Когда человек спит, то он, конечно, "не совершает греха". Но какой же от этого толк?

Этот "путь бытия" утомителен у русских.

(на извозчике).

* * *

Греху и преступнику заготовлена такая казнь, какой люди не придумают.

(на извозчике; 14 мая — о тоске молодежи).

* * *

Еврей всегда начинает с услуг и услужливости и кончает властью и господством.

Оттого в первой фазе он неуловим и неустраним. Что вы сделаете, когда вам просто "оказывают услугу"? А во второй фазе никто уже не может с ним справиться. "Вода затопила все".

И гибнут страны, народы.

(за набивкой табаку).

* * *

Умер Суворин: но кругом его — дела его, дух его, «всё» его. Так же шумит типография, и шумит газета, и вот-вот, кажется, "сходить бы с корректурой наверх" (в кабинет, "к самому").

А нет его. «Нет», — и как будто «есть». Это между «нет» и «есть» колебание — какое-то страшное. Что-то страшное тут.

Даже если увеличивает ужас смерти и отвратительное в ней. "Человек как будто с нами": это еще гораздо ужаснее, чем "его более нет". — В "его более нет" — грусть, тоска, слезы; тут — работа продолжается, и это отъемлет у смерти ее грусть, ее тоску, ее смысл, ее "всё".

"Человек как будто не умирал": и это до того страшно и чудовищно для того, кто ведь действительно умер и ему только то одно и важно, что его более нет и он перешел в какую-то новую действительность, в которой "газет уже во всяком случае нет".

И оставлен нами, суетящимися, "совсем один" в этой страшной новой действительности.

(за нумизматикой).

* * *

"Спор выяснить истину", напр., спор Юркевича с Чернышевским. [199] *…спор Юркевича с Чернышевским. — Философ, профессор Московского университета Памфил Данилович Юркевич (1826–1874) выступил с критикой работы Н. Г. Чернышевского "Антропологический принцип в философии" (1860).

Спор Пуришкевича и Милюкова доводил даже до оплеух: это уже небесная истина.

(об аксиоме 60-х годов).

* * *

Это во 2-й раз в моей жизни: корабль тонет — а пушки стреляют.

1-й раз было в 1896-7-8 году: контроль, чванливо-ненавидяще надутый Т.И.Ф., [200] *Т. И. Ф. — Тертий Иванович Филиппов (1825–1899), директор Государственного контроля, где служил Розанов; писатель-славянофил. редакции "своих изданий" (консервативных), не платящие за статьи, кладущие «подписку» на текущий счет, дети и жена и весь "юридический непорядок" около них, в душе — какая-то темная мгла, прорезаемая блёснами гнева: и я, "заворотив пушки", начал пальбу "по своему лагерю" — всех этих скупых (не денежно) душ, всех этих ленивых душ, всех этих бездарных душ.

Пальбу вообще по "хроменьким, убогеньким и копящим Деньжонку", по вяленьким, холодненьким и равнодушным.

Кроме «друга» и ее вечной молитвы (главное), поворот «вправо» много был вызван Н.Р.Щ., Фл. и Цв.

— "Эти сами всё отдали". И я с хр-вом нравственно примирился. Нравственное-то расхождение, за которым уже потом я нашел и метафизическое расхождение, и было главное.

(за занятиями).

* * *

М.б., я всю жизнь прожил "без Руси" ("идейные скитания"), но хочу умереть с Русью и быть погребенным с русскими.

Кроме русских, единственно и исключительно русских, мне вообще никто не нужен, не мил и не интересен.

(Прочтя в «Колоколе» об ужасном погребении Шуваловского — на еврейском кладбище по еврейскому обряду; он всю жизнь считался православным). (2 ноября 1912, в ват…).

* * *

Линяет, линяет человек. Да и весь мир в вечном полинянии. С каждым кусочком хлеба в нас входит новый кусочек тела: и мы не только едим, но и съедаем самих себя, сами себя перевариваем и "извергаем вон"… Как же нам оставаться "все тем же".

Самые планеты движутся, все уклоняясь от прямой, все отступая от вчерашнего пути. "По планете — и человек".

Клонимся, жмемся… пока — умрем!

И вот тогда уже станем «несгибаемы» и "без перемен"…

(13 декабря 1912 г.).

* * *

Да, если семя — грязь, то, конечно, "он запачкал ее".

Грязь ли?

Семя яблока есть яблоко, семя пшеницы есть пшеница, а семя человека, по-видимому, человек?

Так он дал ей человека? Конечно — это ребенок от него. Так почему же говорят — "это грязь", и "он запачкал ее"?