Ильяс Эфендиев - Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)

... Спустя несколько дней после того, как пограничные царские войска ушли, как-то утром прибежала Зинят и весело сообщила, что приехала Фатьма-ханум.

Я, мама и Махтаб пошли к бабушке Фатьме.

За оградой нашего сада высилась густая роща шелковиц, за ней небольшой одноэтажный домик с садом. За два года до свержения Николая дедушка Байрам купил его у одного молоканина, возвращавшегося в Россию, и завез огромное количество камня и других строительных материалов, намереваясь построить новый дом.

Дома я почти всегда молчал, был нелюдим и угрюм, а здесь, в доме у дедушки Байрама, становился совсем другим ребенком; меня не подавляла чрезмерная суровость отца.

Бабушка Фатьма была на веранде, расположившись на широком топчане, она, как обычно, курила самокрутку, сунув ее в длинный мундштук. Мы с сестренкой подбежали, и бабушка расцеловала пас. Это, впрочем, не доставило нам особого удовольствия: ни отец, ни мама никогда нас не целовали, н мы не были привычны к подобным изъявлениям любви.

- Ну, слава богу! - бабушка отложила мундштук. - Довелось увидеть вас живыми, здоровыми. Такое кругом творится!...

- А почему отец не приехал? - спросила мама.

Бабушка глубоко затянулась из мундштука.

- Как ему ехать? Бросить людей на произвол судьбы? Старики собрались и говорят: "Если тебя не будет, здесь такое начнется!..." Послал проводить меня сына Кызылбаша Али и еще трех парней.

С бабушкой приехали двое слуг: Гюллю и Ширхан. Гюллю - пухленькая молодая женщина лет девятнадцати была дочерью бедняка из Курдобы, муж выгнал ее через три года после свадьбы - не рожала, и бабушка, взяв Гюллю в услужение, не могла нахвалиться ее ловкостью, чистоплотностью и веселым нравом. Мне Гюллю тоже нравилась, не нравилось только, что от нее сильно пахнет туалетным мылом. Когда она, схватив в охапку, тискала и целовала меня, я всякий раз вырывался, крича: "Пусти! Пусти!". А Гюллю хохотала и еще крепче целовала меня в обе щеки.

Ширхан, слуга дедушки Байрама, был высокий, красивый. парень. Родом из Южного Азербайджана, он год назад вместе с другими своими земляками перешел Аракс, чтобы найти здесь работу. Как все выходцы из Южного Азербайджана, носил войлочную тюбетейку и особого покроя чоху.

Гюллю по обыкновению сграбастала меня в охапку, принялась тискать и целовать. Запах мыла душил меня, я рвался из ее рук, мама хохотала, глядя на нас, а бабушка Фатьма сказала с улыбкой:

- Хватит тебе. Угомонись! Не мучай ребенка.

Не переставая хохотать, Гюллю наконец выпустила меня. Бабушка Фатьма открыла деревянную табакерку.

- От Нури ничего не слышно? - спросила она, скручивая папиросу из желтого, как шафран, крупно нарезанного бахромчатого табака.

- Вчера из Шуши приехал Мешади Тара, говорил их отцу, - мама показала на нас с сестренкой, - что видел Нури и дал ему золотой десятирублевик. (Никогда, ни наедине, ни при посторонних мама не произносила папиного имени. Он тоже никогда не называл ее по имени. Почему, это долго оставалось для меня тайной).

- Нури что - просил у него денег?

- А с чего бы Мешади Гара стал совать ему золотой?!

Бабушка кашлянула, будто подавившись дымом.

- Две недели тому назад отец послал целый вьюк продуктов, пробормотала она. - И деньги послал, а этот паршивец швыряет их, будто сор!

- А все ты! - сердито бросила мама. - Ты сына избаловала! Мало того, что отец то и дело деньги шлет, и ты норовишь тайком сунуть!... У других тоже сыновья учатся, но чтоб столько тратить!... - Она с негодованием отвернулась.

Бабушка вставила папиросу в мундштук, зажгла ее и молча затянулась. Я чувствовал, что хотя она не возражает маме, на сына все равно не сердится не может она сердиться на Нури.

- Сколько раз его в публичном доме видели!... - Мама никак не могла успокоиться. - Пристало мальчишке по бабам шляться?

Я слушал и, хотя ничего не понимал, чувствовал, что в словах этих есть что-то стыдное. Гюллю прислушивалась к разговору с нескрываемым любопытством.

- Все равно добро впрок не идет! - сказала вдруг бабушка. - Что твой отец ни получит, все братцу своему шлет, чтоб его пуля пробила!

Это я понял. Бабушка Фатьма часто говорила об этом и всегда сердилась.

- И ведь не думает, что у самого сын подрос, не сегодня завтра женить надо. Никаких забот! Все туда, все туда!...

Мама любила дядю Айваза, довольно еще молодого веселого мужчину, а потому тотчас вступилась за него:

- Ну не может же отец бросить родного брата. Сын есть сын, брат есть брат.

- Помолчи! - вконец разъярилась бабушка. - Поменьше бы защищала проходимца! Мягко стелет, да жестко спать! Язык-то сладкий, вот вам и кажется - порядочный человек. А когда Байрам привез меня из Шуши, он не хуже матери своей бушевал! Срамили, сразили, шушукались за спиной: "Ишь отыскал - всей Шуше на зависть! Нашел женушку!... Удружил нам подарочком!..."

Мама молча улыбалась...

КЫЗЫЛБАШОГЛЫ

Кызылбашоглы Али, сопровождавший бабушку Фатьму, был высокий парень с длинными рыжеватыми волосами; на нем были сапоги, чоха и десятизарядный маузер в деревянной кобуре.

Он был родом из древнего племени Шахсевен, часть которого жила здесь, а часть - в Южном Азербайджане. Кызылбашоглы Али состоял в личной охране дедушки Байрама.

- Как жизнь, сестрица? - приветливо спросил Али маму, усаживаясь на стул, который подала Гюллю.

- Отца одного бросили? - вместо ответа спросила мама, смягчив свой вопрос улыбкой.

- Что значит одного? Это же Байрам-бек!... Все его именем клянутся! И я ведь сейчас же обратно.

- Ночью? - удивилась мама.

- А чем плоха ночь? Днем жарко...

- Ты поедешь один? - изумился я. Я знал, что Али славится храбростью, и все же спросил: - Ты что же - гачагов не боишься?

- А что их бояться? - спросил он, сверкнув зубами в улыбке. - Гачаг тоже человек.

- Дядя Али и сам был гачагом! - мама как-то непонятно усмехнулась.

Кызылбашоглы молча встал и пошел за конем, который пас ся в клевере у арыка.

- Поел бы, - сказала бабушка, когда он привел коня. - Потом поедешь.

- Я в городе ужинал, - ответил Али. И попросил Гюллю: - Сестрица, там, в доме мое ружье, принеси!

Опередив женщину, я бросился в дом, притащил его пятизарядку с укороченным дулом и набитый патронам: пояс.

- Счастливо оставаться! - ловким движением Али вскочил на высокого пегого жеребца. - Что передать от вас?

- Нам главное - отца береги! - сказала мама.

- Это - будьте покойны!

Кызылбашоглы чуть шевельнул ногами, и конь рванул с места.

- Пойди плесни ему вслед воды! - сказала бабушка. Гюллю побежала в дом и, вернувшись с кружкой, плеснула на землю соды.

Мелькнув за деревьями, Кызылбашоглы исчез, растворился. Я подумал, что, расставшись с нами, он остался совсем один; солнце скоро зайдет, наступит ночь, а он будет ехать среди безлюдной молчаливой степи. А вдруг наперерез гачаги? Тогда... Тогда он выхватит из деревянной кобуры свой маузер и начинает палить!... Ведь он никого и ничего не боится,