Александр Этерман - Роза ветров

Поскольку принять это утверждение буквально никак невозможно - Толстой прекрасно знал, к примеру, что и не думают сгорать дачные поселки ни зимой, когда они пусты, ни летом, когда в них живут чужие люди - остается только отнести обязательность московского пожара в разряд символических, или, что то же самое, литературных.

Как известно, А.С.Грибоедов утверждал, что "пожар способствовал ей Москве - много к украшенью". Может быть, в отместку и сгорел у Булгакова его якобы собственный особняк ("Грибоедов"). Пожар может быть искуплен только пожаром. Но одинок ли Грибоедов в своей неконвенциональной оценке гибели Москвы в 1812 году? Вот что пишет далее Толстой:

"Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары".

По-видимому, было у пожара значение, позволявшее смотреть на него без ужаса. Может, вящее украшение города?

Толстой как зеркало

Мы не знаем точно, что имел в виду В.И.Ленин, называя Л.Н.Толстого "зеркалом русской революции", но, вне всякого сомнения, это сравнение многослойно и многозначительно. Вообще, зеркало - одно из самых удивительных изобретений природы и одновременно явлений мистического порядка. Зеркало настолько первозданно и хтонно, что никого не удивляет изумительное сопоставление, сделанное как-то на досуге Борхесом: "Зеркала и совокупление отвратительны". Почему отвратительны - да, например, потому, что, по словам, приписываемым Канту, при совокуплении мужчине приходится делать множество неприличных движений. А в зеркалах эти движения отражаются, становясь правилом.

И у Борхеса, и у Эко зеркала - одна из любимых тем. Борхес посвятил им целое исследование, а Эко в предисловии к "Имени розы" пишет (впрочем, мы это место уже цитировали): "...в 1970 году в Буэнос-Айресе, роясь на прилавке мелкого букиниста... я наткнулся на испанский перевод брошюры Мило Темешвара "Об использовании зеркал в шахматах"". В это-то самой брошюре и содержалась искомая рукопись отца Адсона. И вот Ленин проницательно назвал Толстого зеркалом. Следует ли из этого, что вождь Великой русской революции приписывал классику-романисту демонические черты?

Когда примерно полтора года назад мы спросили Майю Каганскую, почему в "Мастере Гамбсе" ни разу не процитирован Толстой и вообще, почему она его практически игнорирует, Майя ответила примерно так: "Потому, что у Толстого отсутствует демоническое, мистическое, непосюстороннее". То есть: он обходится логикой и причинностью, и потому без культурологии. Неинтересно.

"А не помните ли вы, Майя, как называлось имение Болконских?" спросили мы.

"Б-же мой, - ответила она, - "Лысые Горы". Неужели в самом деле?"

Увы, Толстой так же грешит демонологией, как и Достоевский, он питаем теми же источниками и, главное, питает ту же литературу, что и Достоевский. Поэтому, скажем, с Булгакова толстовские слои срезаются, пожалуй, с еще большей легкостью, что и достоевские. Да и немудрено: Толстой ему социально ближе.

Да, верно отмечено в "М.Г.": "Переименовав Голгофу в Лысую гору, он (Булгаков, разумеется) подсказал, что искать истоки иерусалимского сюжета надо в другом Городе, на границе другой империи". Да, Город - это Киев, в котором Лысая гора - не роскошь, а часть городского быта. А Киев - потому, что Гоголь, и еще потому, что и Булгакову он не совсем чужд. Ну, а Толстой?

Ничего не поделаешь - Гоголь не только один из классиков новой русской прозы, но и основоположник демонической темы. Темы начала и конца света. Поэтому Толстой и поселяет в Лысых Горах семейство, которому потом кочевать по русской литературе. И еще неизвестно, кого через несколько десятилетий цитирует Булгаков - Гоголя или Толстого. Ведь что ему до малороссийских преданий - если они не подкреплены великоросскими... Это вам не братья Стругацкие, устраивающие на Лысой горе слет нечистой силы!

Да, переименовать Голгофу в Лысую гору - дивный ход. Ведь что такое Голгофа? Это почти не искаженное еврейское галголет - череп, самая лысая голова, какую только можно себе представить. Для Булгакова это даже не перенос Иерусалима в Киев, а демонстрация родства этих городов. Полное тождество он оставил для Москвы - быть может оттого, что именно там развернулось, в основном, действие "Войны и мира".

Ну, а что было делать Эко, вспомнившему, что бунтовщик и ересиарх Дольчин, сын интересовавшей его эпохи, вместе со своей армией обосновался... на Лысой Горе, где и выдерживал осаду в течение трех лет? Восхититься и немедленно вставить его в роман - авось кто-нибудь заметит.

В русском переводе эту Лысую Гору переименовали в Лысый Утес. Не знаем, законно ли - ибо в английском переводе это просто-напросто Болд Моунтаин. Итальянский оригинал - не говоря уже о вымышленных латинском, грузинском и французском - нам в руки не попадал.

Итак, пожар Москвы, Лысые Горы... Неужели заглянув в толстовское зеркало, мы ничего больше в нем не увидели? Даже если мы - это всего только Булгаков, Эко, а за компанию еще и Ильф и Петров?

Треугольная шляпа

Повторим: Булгаков написал всего один роман - "Белая гвардия" - который потом неоднократно пересочинял. И не обнаружить в нем толстовские цитаты может только ленивый.

Впрочем, к чему цитаты, если самые что ни на есть основные булгаковские герои заимствованы из "Войны и мира". Алексей Турбин - это Андрей Болконский с его ранениями, Лариосик - Пьер Безухов из первого тома, а Елена Турбина не много ни мало Элен Безухова собственной персоной. Любопытства ради попробуем обосновать хотя бы последнее утверждение.

Ну, во-первых, надо обладать немалым нахальством, чтобы, будучи русским писателем, назвать красивую рыжеволосую героиню Еленой Васильевной - как толстовкую Элен. Если, разумеется, это не прозрачный намек. Но чтобы он, не дай Б-г, не прошел мимо цели, Булгаков, как впоследствие Эко, подсыпает читателю соли. На хвост. Горькой соли.

Несчастный, вдобавок, больной сифилисом поэт Ив.Русаков, большой любитель Апокалипсиса, бормочет, рассматривая свое тело перед зеркалом:

"Боже мой... Ах, этот вечер! Я несчастлив. Ведь был же со мной и Шейер, и вот он здоров, он не заразился. Может быть, пойти и убить эту самую Лельку?"

Леьку. А, между прочим, близкие называли Элен Безухову не иначе, как Лелей. "Друг мой Леля", - обращается к ней отец. Или: "Послезавтра Лелины именины".

Из этого, разумеется, не следует, что Русаков заразился (а Шейер не заразился) сифилисом от Елены Турбиной (разве что от Елены Тальберг). Оттрахали они, разумеется, какую-то разнесчастную падшую Лельку. Но об отношении Булгакова к героине это родство, безусловно, кое-что говорит. Ведь и Алексей Турбин влюблен в типичную падшую женщину - Юлию Райс, одну из многочисленных любовниц красавца, поэта, авантюриста и заодно террориста Михаила Шполянского. Происхождением Шполянский из русской литературы. По словам Русакова, сходство Шполянского с Евгением Онегиным было просто неприличным. Поскольку самого Онегина никто, естественно, никогда не видел, имеет кое-какое значение и комментарий: "Это неприлично походить на Онегина. Ты как-то слишком здоров... В тебе нет блпгородной червоточины, которая могла бы сделать тебя действительно выдающимся человеком наших дней..."