Владимир Ефименко - Жуткие истории (рассказы)

- Здравствуй.

- Зачем ты пришел?

- А ты зачем вчера приходила? Или мне приснилось? После всего! В тебе пробудилась пламенная страсть? Неужели для тебя нет ничего...

- Святого, ты имеешь в виду? Единственное святое - это живой человек. А не дух. И после смерти, скорее всего, тоже ничего нет. А сколько раз мы живем? - она прошла на кухню и поставила чайник на плиту. Я зашел следом и окинул взглядом хорошо знакомую обстановку. Даже моя скляночка, с черепом и костями, мирно стояла на полочке, плотно закупоренная притертой пробкой. Я не знал, что ей возразить:

- При таком раскладе мне начинает казаться, что ни разу. Но скажи: что же тогда в человеке живого? Что?

- Не жди, что я произнесу : "душа". Это все сказки для трусов. Это про тебя.

- А знаешь, отчего тебе не хочется жить? Верней, не хотелось? Тебя просто тошнило от того, что не за что было бояться. И цепляться не за что. А в невесомости всегда тошнит. (иллюстрирующий жест)

- Ты вульгарен.

- Плевать. То, что ты любишь делать в белых перчатках, надо бы делать в резиновых. Трус - это не тот, кто боится. Боятся все. Трус это тот, кто останавливается.

Меня убивал этот безразличный и беззаботный тон. Я крепко взял ее за руку и схватил с полки гвоздь:

- Ну что, милая? Проверим, так ли это? А заодно проверим, где в этой розетке ноль, а где - фаза. Всего две дырочки. В одну из них. оказывается, можно пролезть , даже вдвоем. Это тот случай, когда верблюд пролазит в игольное ушко. Тебе же нечего бояться?

- Ты псих. Ты сумасшедший. Насмотрелся дешевых фильмов. Ведешь себя, как маньяк. Нет, даже как маньяк из мыльной оперы. Прекрати, я прошу тебя, это отвратительно! Уйди! - Ее рука резко вырвалась и она отошла на шаг.

- Уйти? А что, это мысль... - гвоздь скользнул в отверстие, но больше ничего не произошло,- Ноль. Фаза в другой дырочке. Ее ноздри раздувались, но это было не то выражение, когда она за кого-то переживала: скорей, такое выражение может быть на лице водителя, когда его машину помяли и скрылись, куда подальше:

- То, что ты делаешь - это глупо. Я понимаю, что тебе больно. Ну что, ты хочешь, чтобы я притворялась? Ведь будет еще больней. Тут же ничего нельзя обьяснить. И не нужно.

- А ты что, никогда не притворялась? Или с самого начала?

- Нет,- ее голос несколько смягчился,- Это все была правда. Я не играла. Но я хуже, гораздо хуже, чем ты думаешь. А ты этого не хочешь понять.

- Самое печальное, что я это вижу. Хотя ты на самом деле так не думаешь. Я и вижу это, и в то же время... Зачем ты вешала мне лапшу?

-Ты сам себе ее навесил. Так получилось само собой. И сейчас уже не можешь поверить. Все. Сказке конец. Какая разница теперь?

- А какая разница между нулем и фазой? Есть, небось?

- Пойми, ты ведь просто переносишь на меня...

- "Перенос"! Скажите на милость! Фрейдом обчиталась! А кто на меня переносил? Кто распускал слюни и сопли? Ах, любовь! Ах, я без тебя не могу! Или это были обноски с чужого плеча? Кто из нас на кого переносил? Можешь хоть раз сказать правду?

- Но ты же не хочешь правды.

- Да.(пауза) Я не хочу правды. Я хочу только тебя.

Ветер чуть-чуть посвежел. Одинокая яхта выползла в пустынное заспанное море. Девчонка на палубе загорала нагишом. Рыжий пес спал на берегу и девочки его не интересовали.

Она сказала это так, словно ее здесь не было:

- Так мучиться нельзя. Ведь ты болен.

- И глупо было бы скрывать.

- Но так и я с ума сойду. А это хуже смерти.

- Ты что, была там? Ах, да, ты же у нас материалистка. После всего, что ты сделала, я бы искренне желал, чтобы устройство мира совпало с твоей схемой. Ибо в противном случае - гореть тебе в аду. Это уж точно.

- А сам ты куда расчитываешь попасть?

- В том-то и дело. Я - кандидат туда же, и мне будет неприятно на это смотреть.

- Ты еще можешь шутить.

- Нет, это просто такая манера выражаться.

Мой взгляд сполз по ее ногам и остановился на пачке писем, небрежно брошенной на пол, у изголовья дивана. Ее записки, признания, которые хранились у меня. И которые она просто тихо украла. Так вот, зачем она приходила в последний раз! Уже после того, как все точки были расставлены. Пришла, жаловалась на тоску, ностальгировала и даже отдалась. Нет, не со скрежетом зубовным, а вполне натурально, даже вдохновенно, если так можно сказать. Оказывается, все из-за этих дурацких писем. Неужели она решила, что это может ее как-то компрометировать? Чушь какая. Боялась, что я их сам не отдам? Но я - не фетишист. А что вытворяла в постели! Как никогда... Почему же молча стащила?

- А помнишь свой сон про опасные бритвы? - спросил я ее.

- Ты хочешь сказать, что этому кошмару не будет конца? - в ее глазах сверкнула холодная искра отчаяния,- Ты никогда не дашь мне забыть?.. Она тяжело задумалась и молчала долго и мучительно. Потом вздохнула, словно решившись на что-то:

- Я пойду сделаю кофе. Ты, что, перестал ходить на работу? Мне звонили. Почему тебя у меня ищут? Давай сделаем так: сейчас мы попьем кофе, а потом ты дашь мне слово уйти и поспать. Ты весь извелся. И я тоже. Давай, ты вечером прийдешь. Обещаю. А сейчас... Она ушла на кухню.

Неужели она верит, что все еще может наладиться? Но вот кофе уже подан:

- У меня осталось чуть-чуть,- как бы извиняясь, сказала она,- поэтому я сделала с молоком.

- Никогда не пил такой гадости. Но теперь - все равно. Пойду, пепельницу вытряхну.

Я вышел на кухню. Накурили мы, действительно, изрядно. И вдруг я увидел скляночку. Ту самую. Только абсолютно пустую. Что она задумала? Поэтому и с молоком. Внезапное открытие меня потрясло. Я вернулся в комнату, как во сне. Вялые мухи ползали по окну, иногда неуклюже вспархивая, противно жужжа и бьясь об стекло. Лето кончилось. Она замешкалась с сигаретой:

- А ты что, пепельницу обратно не принес? Ладно, сиди, я сама.

Когда она вернулась, курила уже взахлеб, прикуривая одну от другой. Что у нее на уме? Хочет уйти? Избавить меня? Или что? Неужели так и не скажет, не подаст виду?

Я поднес чашку к губам. Она молча сглотнула. Пока я пил, отвела глаза. Жуткое подозрение окрепло, пока она усиленно разглядывала свой маникюр. Мне нужно было что-то сказать:

- Когда я знаю, что сейчас должен уходить, мне этот кофе - чаша Сократа.

- Да, но ты же прийдешь потом. Вечером. И, кроме того, ты же не Сократ. - она посмотрела на меня и заставила себя улыбнуться. Тут что-то большое и тяжелое упало у меня внутри. Что будет со всеми девятью жизнями кошки, если на нее свалится токарный станок? Она НЕ ДОЛЖНА была улыбаться, если я был прав. Она могла бы промолчать. Я готов был убить ее за эту улыбку. И осенний сквозняк потянул по ногам.

Когда она спокойно выцедила свою чашку, мы еще некоторое время что-то говорили, хотя каждый уже думал о своем и ответы шли невпопад. Наконец, я почувствовал, что она сидит, как на иголках: