Игорь Ефимов - Суд да дело

Выступление в суде стало звездным часом Полины. Все фото- и телекамеры были нацелены на нее. Присяжные совещались меньше часа. Судебный пристав развернул записку и громко зачитал их вердикт: "невиновен". Судья назначил подсудимому четыре месяца психиатрического лечения. Два месяца - в специальной больнице, два - из дома, по телефону. И после этого ветеринар вернулся к нормальной жизни.

Адвокат и Полина уговорили его подать в суд на больницу. Которая так пренебрежительно отнеслась к его психическому состоянию. И больнице пришлось откупаться шестизначной суммой. Так что ветеринар стал состоятельным человеком. И вскоре снова женился. На очень милой певице из бара. Они прожили дружно и счастливо несколько лет. А потом она погибла. Ее нашли в кухне их дома, с ножевой раной в горле. Почему-то опять подозрение пало на ветеринара. Его судили. А Полина была занята другими делами. И не смогла прийти ему на помощь. Бедняга получил большой срок. И много, много тишины. Без попреков, без песен, без шума и треска всей современной жизни. Шума, который так часто и так легко приводит нас на грань помешательства.

Все же Кипер не всегда был достаточно чуток и внимателен к Полине и ее профессиональным исканиям. Порой даже проявлял сарказм. Взять хоть ту историю с загулявшей парикмахершей. Женщина была всю жизнь нормальной матерью семейства. И вдруг ударилась в эротические метания. Стала безотказно откликаться на любое заигрывание. А если мужчина не заигрывал, она сама делала всякие рискованные ходы. А если он не отвечал готовностью, она могла применить насилие. Женщина явно не владела собой. Муж не выдержал и ушел от нее. Парикмахерша плакала в кабинете Полины, спрашивала, что ей делать.

И Полина нашла выход. Она догадалась, что причина этого странного позднеэротического синдрома таится в пожаре. Парикмахерша, за год до диковинных перемен, ехала в метро, когда там случился пожар. Нет, физически она не пострадала. Счастливчикам, которые слегка обгорели или покалечились, метро честно выплатило компенсации. Но психические травмы, как всегда, были оставлены без внимания. Полина считала своим долгом вступиться за справедливость. Она разработала теорию этого нового синдрома на нейрофизиологическом уровне. Подкрепила некоторыми наблюдениями Фрейда и Юнга. Опубликовала несколько статей. Им удалось высудить у метро шестьдесят тысяч долларов. Это была настоящая победа. "Вы вернули меня к жизни!" - говорила парикмахерша.

Зачем ему понадобилось тогда влезать с ядовитыми комментариями? Зачем было вешать на дверь кабинета Полины тот плакатик? Оправдываясь, он уверял жену, что просто хотел в мягкой ироничной форме выразить свою солидарность и восхищение. Но она не верила. Она не видела ничего мягкого в тексте, намалеванном зеленым фломастером: "Полина Сташевич-Райфилд. Доктор психиатрии. Невиноватость гарантируем или возвращаем деньги. Расценки умеренные". Нет, ничего смешного не находила она в этой издевательской записке. Да еще сопровождаемой рисунком: парикмахерша гонится за испуганным мужчиной. И на целую неделю переехала спать в кабинет.

Кажется, были и другие случаи. Похожие. Психиатрия смело вторгалась в тайны человеческой души. А он стоял в стороне и посмеивался. Судьи и присяжные все чаще полагались на психиатрическую экспертизу. Она снимала с них тягостную обязанность судить и карать. Оказывается, все жестокие выходки и все бессмысленные преступления имели свое научное объяснение. Человек был изначально добр и полон любви к ближнему. Следовало только затратить немного усилий и денег, чтобы доискаться до причин его страшных деяний. И тогда не будет нужды мучить его и себя приговорами, тюрьмой, штрафами, казнями. Наука и здесь готова была пролить свой свет на мрак человеческого бытия. И только упрямые мракобесы пытались остановить ее прогресс. Кипер порой ощущал себя одним из них. Защитником мрака. Мастодонтом.

Когда Полина сердилась, она обрушивала на него целый град пустых и несправедливых обвинений. Слова вылетали из нее, как злые, не дорожащие жизнью всадники. Их легко было отбросить, выбить из седла, осыпать насмешками. Лишь потом, иногда на следующий день, он замечал, что какой-то из них, видимо, прорвался и всадил-таки свою отравленную стрелу.

Эти размолвки уносили их все дальше друг от друга. Но не только они. В Полине всегда жила страсть к новому. И Кипер понимал ее. Что может быть хуже рутины? Он старался идти ей навстречу. Быть новым каждый день. Чуть по-новому говорить, чуть по-новому одеваться, чуть по-новому целовать. Но уставал от этих попыток. Мрачнел. Чувствовал себя порой устарелым, изношенным, готовым для свалки. А главное - предсказуемым.

- Хочешь, завтра поедем в ресторан? - спрашивал он накануне выходного дня.

- В какой? - радостно вскидывалась она.

- Можно в итальянский, на углу Мэйн и Пятой. Или в тот японский, где журавли на стенах.

- А в другой нельзя? - спрашивала она. - В какой-нибудь новый?

И он сникал, заранее представляя, как они поедут искать новый ресторан. Как будут колесить по темнеющему городу. Как не найдут ничего нового по душе и вернутся в свой итальянский. Но это уже будет не тот итальянский, в который они захотели пойти и пошли. Это будет тот итальянский, в который они не хотели идти. Но вернулись, потерпев неудачу в других местах. Разбитые и отброшенные судьбой. В любое задуманное удовольствие Полина умела внести каплю невыполнимости. И это отравляло удовольствие заранее. Просто убивало его.

"А с Долли? - спросил вдруг себя Кипер. - Разве с Долли было бы легче?"

Долли совсем не подчинялась словам. Даже своим собственным. Тем, которые она произнесла сама месяц, день, час назад.

- Ты же обещала, обещала! - укорял ее Кипер.

Она смотрела на него с недоумением. Она не понимала, о чем он говорил. Да, она помнила, что обещала позвонить в прошлую пятницу. Она знала, что ему удалось вырвать этот день для себя. Для них обоих. Она радовалась этому, да. Но в пятницу с утра на нее напал дикий страх. Она вдруг вспомнила, что Грегори по дороге в школу проходит мимо ювелирного магазина. А накануне вечером, в новостях, показали ограбление ювелирного магазина в Сан-Франциско. Со стрельбой и убитыми. И она так ярко себе это представила. Вот идет Грегори. Ни о чем не подозревает. Мечтает об этой твари, в которую он влюблен. И вдруг бах!.. бах!.. Звон стекла, крики, рев автомобиля... Минута - и все тихо. А Грегори остается лежать на тротуаре.

- ...Позвонить тебе - и что? Сказать, что у меня дикий страх? Все объяснить? Чтобы ты начал надо мной издеваться? Или предложил доехать до ювелирного магазина? Убедиться, что стекла целы? Что никто не истекает кровью? Пойми - я не могу звонить тебе, когда я такая. Когда я во власти страха. Или тоски. Или стыда. Совсем-совсем не твоя. "Ты обещала!" Но откуда я могу знать заранее, чтоi со мной приключится в пятницу.