К Енко - Частная жизнь вождей - Ленин, Сталин, Троцкий

Исключительно тяжелая доля скрутила его вконец. Осенью 1910 г., по его приезде, мы с Ильичом ходили к нему в больницу - у него были страшные головные боли, мучился он ужасно. Его навещала Екатерина Ивановна Окулова с дочуркой Ириной, которая детскими каракулями писала что-то Курнатовскому, наполовину оглохшему. Потом он поправился немного. Попал он к примиренцам и как-то в разговоре стал говорить тоже что-то примиренческое. После этого у нас на время расстроилось знакомство: нервы плохие у всех были. По осени 1911 г. я зашла раз к нему, - он нанимал комнатку на бульваре Монпарнас, занесла наши газеты, рассказала про школу в Лонжюмо, и мы долго проговорили с ним по душам. Он безоговорочно соглашался уже с линией Центрального Комитета. Ильич обрадовался и последнее время частенько заходил к Курнатовскому. Курнатовский смотрел, как мы укладывались, как весело паковала что-то моя мать, и сказал: "Есть вот ведь энергия у людей". Осенью 1912 г., уже когда мы были в Кракове, Курнатовский умер.

Мы передавали нашу квартиру какому-то поляку, который брал квартиру с мебелью и усиленно допрашивал Ильича о хозяйственных делах: "А гуси почем? А телятина почем?" Ильич не знал, что сказать: "Гуси??.. Телятина??.." Мало имел Ильич отношения к хозяйству, но и я ничего не могла сказать о гусях и телятине, ибо в Париже ни того, ни другого мы не ели, а ценой конины и салата поляк не интересовался.

У нашей парижской публики была в то время сильная тяга в Россию: собирались туда Инесса, Сафаров и др. Мы пока перебирались только поближе к России".

В КРАКОВЕ

Супруги-революционеры стали собираться в Краков; Краков был во многих отношениях удобнее Парижа. Удобнее было в полицейском отношении. Французская полиция всячески содействовала русской полиции. Польская полиция относилась к полиции русской, как и ко всему русскому правительству, враждебно. В Кракове можно было быть спокойным в том отношении, что письма не будут вскрываться, за приезжими не будет слежки. Да и русская граница была близка. Можно было часто приезжать из России. Письма и пакеты шли в Россию без всякой волокиты.

В Кракове у Крупской обострилась базедовая болезнь - заболевание щитовидной железы. По мнению лечивших Крупскую врачей, причина заболевания - психические травмы, нервные перенапряжения, наследственное предрасположение, отсутствие нормальной половой жизни с супругом. Крупская часто уставала, стала раздражительной, у неё появлялось учащенное сердцебиение, одышка при физической нагрузке, стало заметно пучеглазие.

Когда супруги приехали в Краков, их встретил Багоцкий - польский эмигрант, политкаторжанин, который помогал приезжим из Парижа во всех житейских и конспиративных делах. Он научил их, как пользоваться полупасками (так назывались проходные свидетельства, по которым ездили жители приграничной полосы и с русской, и с галицийской стороны). Полупаски стоили гроши, а самое главное - они облегчали переезд через границу нашей нелегальной публике.

Ленин и Крупская приехали летом, и Багоцкий присоветовал им поселиться в краковском предместье, так называемом Звежинце... Грязь там была невероятная, но близко была река Висла, где можно было купаться, и километрах в пяти Вольский лес - лес, куда супруги ездили на велосипедах.

Вспоминает Крупская:

"Краков Ильичу очень нравился, он напоминал Россию. Новая обстановка, отсутствие эмигрантской сутолоки успокоили немного нервы. Внимательно вглядывался Ильич в мелочи быта краковского населения, его бедноты, его рабочего люда. Мне тоже Краков нравился. Когда-то в раннем детстве, в возрасте от двух до пяти лет, я жила в Польше, кое-что осталось в памяти, и мне милы казались деревянные открытые галерейки во дворах, напоминали они мне те галерейки, на ступеньках которых я играла когда-то с польскими и еврейскими ребятами; мне милы казались "огрудки" (садики), в которых продавалось "квасьне млеко с земняками" (кислое молоко с картофелем). Матери моей тоже это напоминало её молодые годы, а Ильич радовался тому, что вырвался из парижского пленения; он весело шутил, подхваливал и "квасьне млеко", и польскую "моцну старку" (крепкую водку).

...Я знала плоховато, кое-что помнила с детства да в Сибири и Уфе немного занималась польским языком, но говорить сразу же пришлось по хозяйственной линии. С хозяйством дело было много труднее, чем в Париже. Не было газа, надо было топить плиту. Я попробовала было по парижскому обычаю спросить в мясной мяса без костей. Мясник воззрился на меня и заявил: "Господь бог корову сотворил с костями, так разве могу я продавать мясо без костей?" На понедельник булки надо было запасать заранее, потому что в понедельник булочники опохмелялись, и булочные были закрыты и т.д. и т.п. Надо было уметь торговаться. Были лавки польские, и были лавки еврейские. В еврейских лавках все можно было купить вдвое дешевле, но надо было уметь торговаться, уходить из лавки, возвращаться и пр., терять на это массу времени.

Евреи жили в особом квартале, ходили в особой одежде. В больнице, в ожидании приема у доктора, ожидающие больные всерьез вели дискуссию о том, еврейское дитя такое же, как польское, или нет, проклято оно или нет. И тут же сидел молча еврейский мальчик и слушал эту дискуссию. Власть католического духовенства - ксендзов - в Кракове была безгранична. Ксендзы оказывали материальную помощь погорельцам, старухам, сиротам, монастыри женские подыскивали места прислуге и защищали её права перед хозяевами, церковные службы были единственным развлечением забитого, темного населения. В Галиции прочно ещё держались крепостнические обычаи, которые католическая церковь поддерживала. Например, барыня в шляпке на базаре нанимает прислугу. Стоит человек десять крестьянок, желающих наняться в прислуги, и все целуют у барыни руку. За все полагалось давать на чай. Получив на чай, столяр или извозчик валятся на колени и кланяются в землю. Но зато и ненависть к барам здоровая жила в массах... Нищета, затоптанность крестьян и бедного люда проглядывала во всех мелочах и была ещё больше, чем в то время даже у нас в России...

В Питер для подготовки избирательной кампании из наших заграничников поехали из Парижа близкие товарищи - Сафаров и Инесса. Ехали с чужими паспортами. Инесса заезжала к нам в Краков, когда мы жили ещё в Звежинце. Два дня прожила у нас, сговорились с ней обо всем, снабдили её всякими адресами, связями, обсудили они с Ильичом весь план работы.

...Когда не было приездов, жизнь наша шла в Кракове довольно однообразно. "Живем, как в Шуше, - писала я матери Владимира Ильича, почтой больше. До 11 часов стараемся время провести как-нибудь - в 11 ч. первый почтальон, потом 6-ти часов никак дождаться не можем". К библиотекам краковским Владимир Ильич плохо приспособился. Начал было кататься на коньках, да пришла весна. Под пасху мы пошли с ним в "Вольский ляс". В Кракове хорошая весна, чудесно было ранней весной в лесу, распушились кустарники желтым цветом, налились ветки деревьев по-весеннему. Пьянит весна. Но назад долго плелись мы, пока дошли до города; домой надо было идти через весь город; трамваи не ходили по случаю страстной субботы, а у меня все силы ушли куда-то. Зиму 1913 г. я прохворала, стало скандалить сердце, дрожать руки, а главное, напала слабость. Ильич настоял, чтобы я пошла к доктору, доктор сказал: тяжелая болезнь, нервы надорвались, сердце переродилось - базедова болезнь, надо ехать в горы, в Закопане. Пришла домой, рассказываю, что сказал доктор. Жена сапожника, приходившая к нам топить печи и ходить за покупками, вознегодовала: "Разве вы нервная? - это барыни нервные бывают, те тарелками швыряются!" Тарелками я не швырялась, но для работы в таком состоянии была мало пригодна.