Борис Фальков - Тарантелла

Она с грохотом захлопывает дверь и пятится назад на полупальцах, не разворачивая корпус, но вывернув голову по направлению движения. Сосцевидная мышца, и это отчётливо видно всякому, кто смотрит на неё со стороны - со стены или потолка, сплетенная из закрученных вокруг общей оси канатиков, затягивается на шее удавкой.

- Кто это там, говори! Говори, ты ведь знаешь... предатель!

Повелительная интонация требования говорить утрачена, это ослабляет впечатление от его повтора. Призванный на помощь предатель бессилен поправить дело. Мелко дрожащим связкам по силам украсить произносимое только интонацией мольбы. Её всю потрясает эта мелкая дрожь, и она трясётся всем телом, как комнатная собачонка. Вернувшись к конторке, она теперь сама забивается в конуру и без принуждения присаживается на стул.

- А чего там разбираться... - хмыкает он. - Пристрелить его - и всё дело.

- Вор!

Она подпрыгивает и снова несётся к порогу. На этот раз и не пытаясь переступить его, лишь осторожно приоткрывает дверь. Этого достаточно, чтобы увидеть в щель тех двоих, весь подступающий к порогу с той стороны дуэт. Он совсем рядом, он тут, и не только он. Слева от входа в гостиницу, на панели между стеной и "Фиестой" вырастают и накрывают порог круглоголовые горбатые тени. Это с левого фланга подобно чёрному валу ночи надвигается кордебалет. Все находящиеся на сцене, всё составляющее ночь, со всех её точек сдвигается в одном направлении: к порогу гостиницы, нацеленное в неё, стоящую по эту сторону порога, неуклонно объединяющимся рогом. Такими совместными действиями им легко удаётся сдвинуть её с места, и она вмиг оказывается у конторки, пытается сходу забраться в свою конуру, для экономии времени - перелезть через стойку. Но локти соскальзывают с неё, брюхо обдирает остатки краски... Не преодолев на этот раз препятствия, она приземляется на пальцы по эту его сторону, переходит на полупальцы, на пятки... Третий, последний элемент тройного удара в гранитный пол окончательно останавливает это её обратное движение.

- Видно-видно, танцкласс посещала недаром. Уроки не прошли зря, хладнокровно замечает Адамо. Даже не пошевелился, предатель, чтобы помочь ей, поддержать её. - Это там тебя учили: сразу по ятрам партнёру, только он посмеет оказать тебе поддержку?

Вместо ответа она лишь смотрит на него исподлобья, как провинившаяся девочка на учителя танцев. И тогда он тоже начинает дрожать, подымается к ней навстречу, придвигается к ней... Перегибается через стойку, замедленно прижимает губы к её губам. Не разнимая губ, они продвигаются вдоль стойки ко входу в конуру. Уютно поскрипывает зажатая между их животами тонкая фанерная стенка. Он первым садится на свой стул, за ним - она, и только после этого их губы расстаются друг с другом. Зато её первой потом склоняет к нему, и теперь это она укладывается грудью на его колени.

- Обними меня, крепче! - шепчет она. - И не пускай... Не выпускай.

Он и без напоминаний достаточно крепко держит её в руках. Но это не избавляет её от дрожи, напротив, её дрожь усиливается, ведь дрожит и он. Затем он нежно гладит её похожие на рыбьи рёбра волосы, но она всё равно продолжает дрожать, как от холода. И в то же время она ощущает, что всё в ней замёрзшее тает от его поглаживаний, будто трение дополнительно разогревает её тело. Это так, она действительно тает: усиленно потеет. Ей нужно сказать что-нибудь тождественное этой позе, взятой сюда из лирического adagio, соответствующе интимное, и она говорит: кокетливо сюсюкая, с причавкиванием втягивая слюну.

- Слушай, дорогой, давай уедем отсюда вдвоём. Бросим всё к чёрту, ангелочек лучше тебя управится с гостиницей. Пусть сатана сам ухаживает за семейными могилками. Откупись от него, и беги со мной... Ты отдашь только лишнее, и мы удерём отсюда такими, какими пришли: налегке. Только мою "Беретту" не отдавай, всё ж в дороге защита. Убежим и будем просто жить, не рассуждая о жизни, всё равно - где. Где-нибудь, где всё так живёт, не путая смерть с жизнью, не меняя их местами. Засыпает не для того, чтобы умереть и видеть сны, а чтобы отдохнуть. Просыпается не для того, чтобы рассказать о потусторонней жизни, а чтобы... просто проснуться и снова жить. Пусть вся жизнь - неуклонное старение, что ж такого? Зато оно медленное. Медленным увяданием можно потихоньку наслаждаться, помнишь? В запущенном саду, у угасающего камина, помнишь? Ты сам говорил, это такое сладкое наслаждение, и такое светлое чувство...

- Я говорил, оно пройдёт. Как колыбельная песня, люли-люли... и в один прекрасный миг - фью-ю, всё вокруг темно. А дальше что? Снова бежать?

- Да-да, снова на свет! Где-то ещё светится, туда и снова бежать. Не так, как в этом твоём засушенном раю, где всегда ночь, даже и среди бела дня. Куда дальше? Потом будем решать. А сейчас - бежим отсюда. Не трать времени на сборы, возьми зубную щётку, и всё. Побежим голые, как и принято бегать. Только скорее, пока они не вошли сюда. Не раздумывай долго, они уже тут!

- Значит, бежать из-за них... Тогда это не побег, это изгнание. Но куда мы сейчас - наверх, ещё дальше на север, к твоему папочке?

- Нет, туда нельзя! Там всё... давно кончено, никаких надежд. Там для нас нет будущего. Побежим дальше вниз, на юг, нет, на восток... Но это и не важно - куда, не важно даже - откуда, важен сам бег! Остановка, задержка и дление одного и того же, это смерть.

- Всегда бежать, это тоже дление одного и того же...

- Жизни! Побег - это освобождение от смерти. Не знаю, дана ли нам свобода, но оcвобожде-е...

Её реплика плавно перетекает в жалкое, нерасчленённое на отдельные звуки скуление. Такое воздействие оказывает на неё тройной стук в дверь. Она вырывается из рук Адамо и забивается под конторку.

- Пожалуйста, отдай мне "Беретту", - выскуливает оттуда она, - она... служебная. Или пристрели меня сам, скорей!

- Будешь уезжать - верну, - обещает он.

- Так мне и папочка говорил, когда отобрал у меня балетные тапочки: пойдёшь на бокс - верну.

В короткой паузе она зловеще сопит носом и после этого продолжает быстрей, захлёбываясь рваными фразами, только чтоб успеть.

- Зачем ты врал, что твой папа купил этот дом? Всем известно, он всегда принадлежал вашей семье. Учти, я всё знаю про твоего папашку... И про твою прабабку, и про так называемое родовое проклятье, за которое вы все и наказаны наследственной болячкой. В цивилизованном мире этот принятый в вашей семейке обычай называется иначе: инцест. Но тоже наказывается, по суду, понял! А про тебя самого я знаю больше, чем всё. Ты понял? Я говорю о несовершеннолетней твоей сестрёнке, которую ты прячешь в комнате наверху, под замком. Значит, ты теперь просто обязан быть на моей стороне. Предашь - всё расскажу...

Стук в дверь, вдвое сильней и длинней прежнего, прерывает и эту фразу.