Борис Фальков - Тарантелла

Иногда и он откладывал в сторону стенограмму, чтобы процитировать более полный текст своего доклада. Ну конечно, все обобщения лгут, а анализ умерщвляет жизнь, если хотите - да, предпочитаю говорить общепринятыми притчами... Говорит же ваш любимый Физиолог аллегориями, и вы ничего не имеете против, даже цитируете его! Ну и мы процитируем:

- Кто ж не смигнёт, глядя на солнце? Только бессмертные боги не мигают. А смертные, знаете ли, мигают все, так им положено и так ими принято, даже если они и выдающиеся смертные. Возьмите Ахилла и Гектора, я думаю, вы слыхали эти имена... Хотя они и не руководили кафедрой вашего университета.

- Гектора! - вскричала она. - Причём тут Зенон? У него Ахилл и черепаха!

- Ну, Гомер, какая разница? Черепаха Зенона - тот же Гектор Гомера.

- Значит, вот что за книга...

Звучным шлепком ладони по обложке книги он прервал её.

- Что делает Ахилл, узнав о гибели своего друга Патрокла от руки Гектора? Ахилл приходит в неистовство, как от укуса бешеной собаки. Что делает Гектор, увидев неистовство Ахилла? Испуганный Гектор бежит прочь, cтрах гонит его. Ахилл его гонит своею яростью, но и сам гонится за ним. Чем сильней ярость тем больше пугается Гектор, и тем быстрее бежит: гнев Ахилла подстёгивает его, как кнут, подкусывает ему беззащитную пяту, как безжалостный тарантул. И потому Ахилл тщетно пытается дотянуться до беглеца. Да, он видит спину бегущего совсем рядом, рукой подать - но никак не может даже слегка коснуться бешено работающих лопаток жертвы. Чтобы не споткнуться и не упасть, и не угробить тем самым всю свою затею, он часто посматривает себе под ноги. То есть, отводит взгляд от этих лопаток и сразу возвращает его назад, через шаг, через миг! Но этого достаточно, чтобы увидеть повторенную позицию: да, отделённая от предыдущей заметным мигом, но точно такая же спина. Он точно сам попадает в чужие жестокие лапы, в лапы повтора, вместо того, чтобы заполучить желанное в свои. Он пытается отделаться от цепких этих лап, смигнуть... А вдруг они отпустят его в следующий миг, так же, как в прошлый вцепились в него: внезапно? Он снова переводит взгляд себе под ноги, поднимает его назад... и опять перед ним повтор. Что ж ещё? Занудность повторений раздражает, ещё больше разъяряет его. Гнев его усиливается, Ахилл и сам всё яростней силится догнать ненавистного Гектора. Но чем более усиливается его гнев, тем он больше пугает Гектора, и тот ещё быстрей бежит прочь. И по-прежнему никак невозможно до него дотянуться. Он как и раньше не даётся, выскальзывает из рук, вашими словами - подобно обмылку. Гнев Ахилла понятен. Вместо пойманного Гектора ему снова и снова подсовывают прежнего, по-прежнему бегущего впереди него. Вместо иного - всё того же! Как же тут не разгневаться? Он и разгневан. И гнев, гонящий от него Гектoра, вместе с тем кусает и его самого. Рвёт клыками на части его колотящееся изнутри в рёбра сердце, словно оно не своё, а ненавистное чужое. Так и есть, этот гнев - не его, он дан ему извне, как и всё прочее.

- Как красиво! - прошипела она. - Ну, а мораль этой вашей аллегории? Эх, жаль padre смылся... Он-то уж объяснил бы её исчерпывающе.

- А мы и без него справимся, ибо мораль проста: так и вы, тоже в своём роде смертная выдающаяся, поскольку работаете в университете. Вам не дают того, чего вы добиваетесь, подсовывают другое. Естественно, и вы разъярены. Ахилл словно застыл на бегу, и вы застыли в позе нетерпения. Вы оба подобны статуе плясуна. Хотя и пляшете так бешено, что сердца рвутся на части. Перед вашими глазами одно: вечно убегающий от вас желанный Гектор, потому что его гонит вечно растущий страх. У него за плечами вечно - что? Вы, иначе говоря, преображённое гневом лицо Ахилла. И оно ужасно, оно-то и обратило в бегство. Но становясь дальше всё ужаснее и ужаснее, только сильней подхлёстывает бег. Гектор знает это точно, ведь и он по-своему мигает: постоянно оглядывается, вертит головой так, что трещат шейные позвонки, - не слишком ли близок его гонитель! Поглядите на себя, так же поступаете и вы. Гектор оборачивается, и каждый раз видит одно и то же, ещё раз преображённого за миг возросшим гневом - но всё того же Ахилла. Если угодно - опять же вас. Так бы продолжалось до сих пор, если б это дело не надоело богам... Вернее, если бы Гомер не придумал ему конец, не слишком соответствующий характеру этой сцены: у него Ахилл всё-таки догоняет и убивает Гектора. Ну, не сам, немножко помогают уставившиеся на них своими немигающими глазами боги. Что ещё остаётся делать поэтам? Риск слишком велик: никто не станет слушать песни, лишённые концовки. Занудство повествования без финала приведёт любого читателя в бешенство и он порвёт книгу. Бесконечное мучительное лечение заставит самого мирного пациента убить своего мучителя-врача, и затем повеситься.

- Вот бы кто проделал это с вами! Ничего б не пожалела...

- Но так поступают поэты и врачи! Зато у философа Зенона, который о пациентах не думал, а если думал - то настолько плохо, что даже эффектного бегуна-красавца Гектора заменил жалкой ползущей черепахой, повествование полностью соответствует событию. То есть, событие тождественно самому себе. Бедная черепашка Гектор, хотя и не виновата на этот раз ни в чём, ползёт себе и ползёт. А Ахилл снова гневается, несмотря на отсутствие и своей вины, и снова бежит за ней, сам не зная, начто она ему. Он даже не знает, хочется ему этого или нет. Потому что причина его бега не внутри его, а извне. Но он и этого не знает, где ему на бегу различить внешнее и внутреннее? Именно так, будучи неотличимым, извне проникло внутрь, и стало внутренним, заставляя Ахилла снова и снова желать черепашку. Дробить её, одну и единую, своим миганием на части. А черепашке и на такое деление, и на Ахилла вполне плевать, ибо дистанция между ними остаётся и навсегда останется. Ибо они сами не совмещаются на одной дистанции и не совместятся никогда, разве что не в пространстве, а в бесконечности, не во времени - в вечности. Или в том, что вмещает и то, и другое: в воображении. Да и то, если это воображение поэта. А так... изнурённый Ахилл никогда не настигнет убегающего Гектора, никогда не догонит свою черепаху. Но и те не убегут от него. Так и будут вечно ворочаться на расстоянии вытянутой руки мощные лопатки беглецов, распаляя гнев Ахилла, застывшего в одной и той же позе. А не достать ему их никогда. Ибо бег совершается в полном безветрии события, в бездвижимости его.

- Ещё крас-сивей, - завела она глаза к потолку. - Вы уже переплюнули своих учителей, слили в себе их обоих. Так сказать, слили неслиянное. Ну-ка, добавьте ещё соответствующего жару, рапсод-философ! Виновата, тождественного, пожалуйста.

- Поэты, погнавшись за драматизмом - этим обманчивым движением - скрывают ужасную статичную истину. Предпочитают, чтобы труп Патрокла в конце концов красиво оплакали, а труп Гектора ещё красивей проволокли за колесницей. Это и выглядит красиво, и двигает сюжет, вы правы. Поэты имеют дело с судьбами, поэтому им нечего делать с подлинным Ахиллом. Ведь неистово разгневанный Ахилл уже не подвержен судьбе. Пламенный его гнев переплавил и ледяную его судьбу, преобразил её в бесформенную жидкость. В лужу. В высохший овальный след от лужи. Не добраться ей уже до ахиллесовой пяты! Философ, конечно, найдёт пищу для размышлений и в таких некрасивых следствиях. А поэту от огорчения придётся собственноручно убить вслед за Гектором и Ахилла, чтобы не убивать себя. Что до меня, не философа и не поэта, то... Короче, я предпочёл бы быть самим Ахиллом. Я б тогда наплевал на всех своих обманщиков: поэтов, философов, Гектора и черепашку. И после этого вернулся бы в шатёр, чтобы как следует пожрать и уснуть. Короче, чтобы дальше жить, как жил до встречи с ними. Советую и вам забыть о своей черепашке: жизнь продолжается, да здравствует молодая жизнь, я хочу сказать - не пора ли вам пообедать, вон у вас какие голодные глаза! Вроде вот-вот накинетесь и сожрёте.