Федор Достоевский - Том 7. Бесы

В результате спора обнаруживается, что сам Князь, создатель концепции „народа-богоносца“, истинность которой он так страстно доказывал Шатову, в бога не верует в силу своей предельной духовной раздвоенности, полной утраты им нравственных принципов и критериев, смешению добра и зла, что явилось, по мысли писателя, следствием разрыва этого европействующего „барича“ с русской народной этической „правдой“.

Причины духовной гибели Ставрогина Достоевский осмысливает при помощи апокалиптического текста „И Ангелу Лаодикийской церкви напиши…“. Трагедия Ставрогина состоит в том, что он „не холоден“ и „не горяч“, а только „тепл“, а потому не имеет достаточной воли к духовному возрождению, которое по существу не закрыто для него. В разъяснении Тихона (см. главу „У Тихона“) „совершенный атеист“, т. е. „холодный“, „стоит на предпоследней, верхней ступени до совершеннейшей веры (там перешагнет ли ее, нет ли), а равнодушный никакой веры не имеет, кроме дурного страха“ (XI, 10). Важны для понимания Ставрогина и последующие строки из приведенного выше апокалиптического текста: „Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг“, [347]подчеркивающий идею духовного бессилия Ставрогина при его кажущемся всесилии.

Среди печатных и устных источников, которые широко использует Достоевский при изображении идейно-философских диалогов Ставрогина и Шатова (см. заметки, озаглавленные „Фантастические страницы“), следует назвать „Былое и думы“ Герцена, книгу Н. Я. Данилевского „Россия и Европа“ (о ней подробнее см. на с. 752), сочинения упоминавшегося выше философа-самоучки К. Е. Голубова, Евангелие и Апокалипсис, писатель припоминает также свои давние споры 40-х гг. с Белинским и в кругу петрашевцев. Все эти разнородные материалы в горниле мысли Ставрогина преобразуются в единый мощный сплав.

Упоминание имени Герцена как идеолога построения справедливого общества на научных началах [348]позволяет связать „Фантастические страницы“ с полемикой В. С. Печерина и Герцена начала 1850-х годов, на которую Достоевский откликнулся уже ранее в „Идиоте“.

В. С. Печерин (1807–1885) — человек яркой индивидуальности и драматической судьбы. В середине 1830-х гг. этот прогрессивно настроенный преподаватель Московского университета, не вынеся гнетущей обстановки николаевской реакции, уезжает в Европу, где после недолгого увлечения теориями утопического социализма становится католическим монахом.

В 1853 г. Печерина навещает Герцен в монастыре в Клапаме близ Лондона, и между ними завязываются знакомство и переписка, о которых Герцен позднее расскажет в „Былом и думах“ (см. гл. 6, ч. VII, „Pater V. Petcherine“). [349]

В переписке Печерина и Герцена нашел отражение их спор о роли „материальной цивилизации“ и науки в деле переустройства русского общества.

„Невежество, одно невежество — причина пауперизма и рабства, — замечает Герцен. — Массы были оставлены своими воспитателями в животном состоянии. Наука, одна наука может теперь поправить это и дать им кусок хлеба и кров. Не пропагандой, а химией, а механикой, технологией, железными дорогами она может поправить мозг, который веками сжимали физически и нравственно“. [350]

В ответном письме Печерин рисует мрачные перспективы „тиранства материальной цивилизации“, от которого некуда будет спрятаться людям „молчания и молитвы“. Только религия, по мнению Печерина, способна нравственно обновить человечество. [351]

„Наука не есть учение или доктрина, и потому она не может сделаться ни правительством, ни указом, ни гонением, — возражает Герцен своему оппоненту— <���…> И чего же бояться? Неужели шума колес, подвозящих хлеб насущный толпе голодной и полуодетой? Не запрещают же у нас, для того чтоб не беспокоить лирическую негу, молотить хлеб“. [352]

Полемический отклик в „Идиоте“ на основную проблему спора Печерина с Герценом получает дальнейшее обоснование и развитие в записях к „Бесам“ и в самом тексте романа (см. ч. II, гл. 1). Тема полемики Печерина с Герценом ассоциируется у Степана Трофимовича Верховенского с неприемлемой для него антитезой „материальная цивилизация“ —„духовная культура“. Мысль Герцена о „телегах, подвозящих хлеб человечеству“, в высказывании Степана Трофимовича намеренно пародийно соединяется с утилитарным нигилистическим отрицанием искусства („Эти телеги или как там: «стук телег, подвозящих хлеб человечеству», полезнее Сикстинской Мадонны, или как у них там…“ — см. с. 206), хотя Герцен, как известно, был высоким его ценителем и знатоком.

Сомнения автора „Бесов“ в способности одной науки обосновать новую нравственность и перестроить общество на новых началах, восходящие еще к 1840-м годам, [353]получат сложное религиозно-философское преломление в „Дневнике писателя“, в „Подростке“ и „Братьях Карамазовых“. На эту тему будут беседовать Версилов и Аркадий в „Подростке“, она отразится в поэме о Великом инквизиторе (мысль „обратить камни в хлебы“, т. е. накормить людей). [354]

Летом и осенью 1870 г. Достоевский принимается за новую редакцию первой части романа, частично используя материалы забракованной первоначальной редакции. Наряду с созданием новых подготовительных набросков (планы сюжета, характеристики, диалоги и др.,) идет оформление связного текста глав первой части „Бесов“. В это время в общих чертах уже определилась композиция романа и его объем.

Если июньские записи посвящены в основном разработке нового образа Князя и его философских диалогов с Шатовым, то начиная с августа творческие усилия Достоевского поглощены главным образом сюжетными планами глав первой части романа („Чужие грехи“, „Хромоножка“, „Премудрый змий“).

Большое количество действующих лиц, запутанные сюжетные интриги и ситуации, т. е. все то, что, по замыслу писателя, должно было увеличить занимательность романа („…а занимательность я, до того дошел, что ставлю выше художественности“ — XXIX 1, 143), — чрезвычайно затруднило работу Достоевского над первой частью „Бесов“.

В августовских планах много раз варьируется тема неудавшейся помолвки Степана Трофимовича с последовавшими за ней событиями и интригами (см. записи от 12–16, 18, 19, 21 и 22 августа 1870 г.). Долго не могут определиться взаимоотношения между Князем, Шатовым и Красавицей, Воспитанницей. В августовских планах появляется мотив тайного брака Князя с Хромоножкой, что придает сюжету еще большую запутанность и усложняет взаимоотношения главных персонажей. Неоднократно разрабатывается сцена встречи Варвары Петровны с Хромоножкой в соборе и последующего знакомства. Введение в роман Хромоножки усиливает трагическую тональность романа с его финальными убийствами и самоубийствами.