Константин Федин - Анна Тимофевна

Антон Иваныч взглянул мельком на сына, хмыкнул:

- Я по-привычке... да и скучно...

Потом хмуро уставился на Анну Тимофевну:

- А ты что волнуешься, ты? Что меня на должности сватаешь! Что я, дармоед?

Она испуганно вскрикнула:

- Тонечка, господь с тобой! Да что ты подумал? Что ты, что ты, господи!

Он встал, потянулся и бросил неохотно:

-То-то!

Заходил по комнате взад-вперед, шаркая туфлями, дымя папироской. Потом надумал:

- Пойдем прогуляться. Что ты все дома, да в лавочке...

Анна Тимофевна чуть слышно пробормотала:

- Мне, ведь, хорошо, Тонечка. Пошел бы один...

- Ну, ну, собирайся! И ты, Володька. Всем семейством...

Анна Тимофевна засуетилась. В шкапу нетронутыми со свадьбы висели ее наряды и перебирать их было ново и радостно.

Антон Иваныч оделся раньше ее и, развалившись на кровати, прислушивался к шелесту платьев.

- Готова? - спросил он, приподнявшись на локоть и разглядывая Анну Тимофевну.

И вдруг захохотал:

- Володька, хо-хо-хо! Володька, нет ты только посмотри на нее, хо-хо! Она пудрится! Ты посмотри, хо-хо, нос-то, нос! Ах, ты, чучело... Пойдем, Володя!

И они ушли, шумно и озорно раздвинув по пути стулья.

Анна Тимофевна опустилась на кровать. Кругом нее на табуретках, по полу, и на постели топорщились оборочки, ленты, кружева и воланы. Из открытого шкапа пахло нафталином.

В темноте, неподвижная, тихая, она просидела до зари. Точно разбуженная ею, надела будничное платье, неторопясь, с любовью разгладила, сложила свои наряды, развесила их в шкапу и плотно закрыла его дверцы.

На восходе вернулся Антон Иваныч, и сразу стремительно побежало время, и день наступил полный, занятой и скорый.

И так чередовались эти дни, незаметные, короткие, и была в них радость.

- Анюта, пива!

- Тонечка, выспался?

И еще: сберечь копейками, пятаками, накопить пять, шесть рублей и невзначай, к слову спросить:

- Может, ты, Тонечка, купить что-нибудь хочешь?

И смотреть, как расправляются и ползут со лба на лысину его морщинки и слышать обрадованный смешок:

- Кха-ха-ак! Купчиха, право, кха-ха-а...

Осенью Володька перебрался с сушилок в комнаты. В дожди и холод играл с отцом в шашки, валялся на постели, скучал.

И вот этой осенью, когда холодные дни смели по взвозам на берег шуршавшие, как коленкор, листья, этой осенью нечаянно и просто пришел конец.

Подслеповатая лавчонка Анны Тимофевны стояла на взвозе, косыми оконцами поглядывая в реку. Вдоль берега, причаленные к неразобранным плотам, поскрипывали дощаники с горками полосатых арбузов. С полудня и до вечера дощаники разгружали поденщицы, перебрасывая из рук в руки скрипевшие на ладонях, как сходни, прочные, зеленые шары. По утрам из города набегали торговцы, лазали, прыгали по плотам и сходням, забирались в дощаники, волокли арбузы в корзинах и мешках на берег.

И здесь, как на базаре, нельзя было приметить Анну Тимофевну в поворотливой толпе, и здесь она отбивалась локтями от наседавших завистниц, голосила, рвала из чужих рук свою удачу, ничем не отличная от крикливых торговок.

В это утро - придавленное частым дождем - река завилась беляками, и ветер гонял их широко и шумно. Дощаники, точно насаженные на тугую пружину, подпрыгивали неровно, и глухо стукались об их бока растеребленные бревна плотов. Сходни закопались в береговой песок. Были они скользкие, как тесина, пролежавшая долго в воде, и кладь катилась по ним, как по льду.

Наложив через края двуручную корзину арбузами, Анна Тимофевна докатила ее почти до берега, когда, пробираясь на дощанике, кто-то толкнул корзину ногой. Она скользнула со сходней коротким полукругом и тяжело плюхнулась в воду. Один за другим на поверхность вынырнули и поплыли, покручиваясь, арбузы.

По берегу, на дощаниках поднялся крик и хохот.

- Багром их, багром, маманя!

Анна Тимофевна сбежала со сходен и, точно не слыша смеха, не задумываясь, вошла в воду. Берег был отлогий, кругом, точно раздерганная мочала, плавали бревна, постукивались лодки - к ним плотно прибило арбузы. По пояс в воде, Анна Тимофевна собрала их в корзину под немолчный, веселый хохот поречан, увязала кладь в тележку и потянула ее по крутому взвозу.

Непереставая хлестал ветер, и, как туман, колыхалась над землей густая сетка дождя. В размытой грязи ноги и колеса ползли назад - под-гору - и повозка была тяжела. На руках и вытянутой шее Анны Тимофевны выступили жилы, извитые и блестящие, как дождевые ручьи. Липкая, тяжелая юбка цеплялась за ноги, и переставлять их было так трудно, точно они были вправлены в колодки.

Анна Тимофевна только раз остановилась, чтобы вытереть лицо и передохнуть. И когда утиралась, ощутила на губах вкус соли и подумала, что вспотела. Но тут же по влажной щеке скользнула торопливая слеза, и она улыбнулась самой себе. И вспомнила, как пришла ей в голову притча - одна на всю жизнь - притча о жизни, которую надо пройти, и опять улыбнулась.

Потом злегла в намокшую ременную лямку, натужилась и, оступаясь, почти падая, потянула повозку выше.

Дома встретил Анну Тимофевну Антон Иваныч - хмуро и неприветно. Но сразу повеселел, окинув ее взглядом:

- Ах, чучело! Где это ты, а?

Переодеваясь, она рассказывала, как ловила в воде арбузы, и как ей было весело, и как она думала, что посмешит Антона Иваныча, вернувшись домой после купанья.

Антон Иваныч хохотал, а она, ожившая от его смеха, снова и снова повторяла рассказ, придумывая веселые подробности и принималась хохотать вместе с ним.

Наконец он отвел душу и сказал:

- Ну-ка, пивка, что ли, купальщица, ха-ха!

И опять побежал день, как всегда.

Но на другое утро время остановилось.

На обычный утренний зов Антона Иваныча Анна Тимофевна не откликнулась. Антон Иваныч покашлял, поплевал, закурил папироску и крикнул еще. Потом поднялся и, поругиваясь, зашаркал в кухню.

Там, заглянув в закоулок, где стояла кровать, развел руками и промычал:

- Г-м-м-н-да...

Анна Тимофевна спала.

Он подошел к ней, дотронулся до раскрытого плеча, потолкал ее:

- Что это ты?

Она вздохнула и забормотала что-то, но не проснулась.

Антон Иваныч приложил ладонь к ее лбу, снова помычал:

- Г-м-нда...

и побрел к сыну.

Володька протер глаза, привстал в постели и уставился на отца.

- Заболела наша хозяйка-то, Володя.

- Кто? Что?

- Анна-то Тимофевна.

- Ну, что Анна Тимофевна?

- Больна.

- Так я-то что же?

Антон Иваныч погладил себя по лысине, вздохнул и пропустил сквозь зубы:

- Ты бы пошел самовар поставил...

В окна пощелкивал дождь, и в комнатах было серо и зябко.

До обеда два раза из кухни долетел крик:

- Тоня!

Антон Иваныч подымался с кровати, надевал туфли и шел в кухню. Но Анна Тимофевна бормотала несвязное сквозь сон, и, постояв у ее изголовья, он уходил.