Константин Федин - Анна Тимофевна

В сумерки она очнулась. Антон Иваныч присел на краешек кровати и спросил:

- Тебе, может, дать чего?

Она ответила не сразу, сухим, треснувшим голосом:

- Пить.

Но тотчас поправилась, точно испугавшись, что он уйдет:

- Ничего... сиди.

- Гм-м-нда... Жар.

Он положил руку ей на голову, откинув жидкие пряди волос на подушку. Она схватила его руку и крепко прижала ко лбу.

Он опять промычал:

- Н-да... Может доктора, Анюта?

- Нет, ничего, завтра встану, - прошептала она, улыбнувшись одними губами. Потом закрыла глаза и спросила: Как вы... нынче?

Потом опять начала бредить, не выпуская его руки.

Антон Иваныч попросил сына:

- Ты бы сходил к доктору, недалеко тут, видишь - без памяти.

Володька заверещал:

- Ну, куда теперь пойдешь! В такую погоду хороший хозяин...

Тогда Антон Иваныч стал собираться сам. Одевался он долго, как по утрам, кряхтя и покуривая, перекидываясь сам с собою словечками и замечаньями. Перед уходом, в дверях, обратился к Володьке:

- Хорошо сказать, доктора... А какого?.. Ты подай ей, в случае чего...

Раскрыл зонт и окунулся в сырую темень.

От земли подымалась холодная испарина, ветер кидал в лицо пригоршнями колючих капель, улицы были устланы лужами и пустынны.

Антон Иваныч зашел в пивную отогреться. Через час он опять появился на улице, постоял, запрятал поглубже в карманы пивные бутылки и направился домой.

Там, отряхнувшись от дождя, спросил:

- Ну, что?..

- Все тебя звала, - отозвался Володька.

Антон Иваныч пододвинул к постели больной табуретку и заглянул ей в лицо.

На нем лежал блеклый свет лампы, и оно было строго и просто, как лицо постника. Губы Анны Тимофевны шевельнулись и ему показалось, что она спросила:

- Ты?

- Да, я, Анюта, - сказал он.

Она вздрогнула и открыла глаза. Остановила на нем свой взор, но лицо ее не изменилось, только тени на нем переместились и посветлели, и вокруг рта заблестели мелкие капельки пота.

- Посиди, - чуть внятно сказала Анна Тимофевна.

И еще, погодя:

- Как ты... без меня... милый...

Потом опять закрыла глаза и часто, хрипло задышала.

Антон Иваныч подождал, пока утихнет, уляжется хриплое дыханье, но оно не утихало, и он задремал.

А когда очнулся - Анна Тимофевна вытянулась на спине непокрытая, прямая, и глаза ее - неподвижные, стекольно-желтые - были устремлены на него. В ту же секунду он ощутил на руке своей холодную тяжесть. Он вскочил и отступил на шаг. С его руки скатилась и звонко стукнулась о табуретку прямая рука Анны Тимофевны.

--------------

Когда закопали могилу и Антон Иваныч остался с Володькой, он сел на мягкую насыпь и закурил.

День выпал теплый и кое-где в последний раз зардела рябина. Было тихо. Синеватый дымок папиросы почти недвижным облаком висел над головой. Чье-то омертвелое, придушенное стояло в воздухе стрекотанье.

Володька просверлил каблуком в земле ямку, закопал в нее жука. Поглядел на небо, сказал:

- Пойдем, что ли?

Потом присел рядом с отцом, но тотчас вскочил.

- Ну, я пойду!

И, перепрыгивая через могилы, быстро пошел к дороге.

Тогда Антон Иваныч поднялся и стал лицом к кресту.

Крест был гладкий, некрашеный, сучковатый.

Антон Иваныч стоял, сгорбившись, засунув руки в пиджачные карманы. Потом, что-то нащупав в углу кармана, вытащил руку и разжал пальцы. В них оказался кусочек мела.

Антон Иваныч пододвинулся к кресту и начал выводить на поперечной перекладине мелом:

- Анна Тимофее...

Но мелок вдруг рассыпался, и белый порошок медленно осел на насыпь.

Антон Иваныч постоял еще, отряхнул руки и пошел следом за сыном.

1921-22 г.г.