Григорий Федосеев - Смерть меня подождет

-- Холодно, не чувствую себя. Согреться бы теперь перед смертью, -- и Василий крепко прижимается ко мне.

-- Скоро солнце поднимется, отогреемся и непременно что-нибудь придумаем, -- стараюсь я успокоить Василия.

-- Ты не заботься обо мне. Не хочу жить калекой. Плыви сам...

-- Никуда я от тебя не поплыву. Еще не все, Василий, потеряно. Наступит день...

-- Ты бы повернул меня на бок, все застыло, -- обрывает он разговор.

Вид у него ужасный: по черному, обветренному лицу проступили желтые пятна, и какие-то новые линии обезобразили его. В глазах полнейшая отчужденность. А ведь совсем недавно это был человек, да еще какой человек!

Наверху все больше светлеет. Назад, за кривун, торопится туман. Обнажаются выступы скал, рубцы откосов, небо, освещенное далеким солнцем. Перекат бушует. Страшно смотреть, как обрушивается поток на острые клыки обломков, разбивается в пыль и, убегая за кривун, бросает оттуда свой гневный рев.

Вижу, за перекатом, в заводи, плывет что-то черное. Присматриваюсь -да ведь это, кажется, шляпа Трофима! Не может быть! Не хочу верить. С трудом поднимаюсь на ноги. Нет, не ошибся -- его шляпа, Неужели погиб?!

-- Куда ты смотришь, что там? -- слышу тревожный голос Василия.

-- Утка черная плывет за перекатом.

-- А я думал, Трофима увидел...

-- Что ты, он теперь далеко.

-- Вот уж и далеко! Без плота и без топора ему никуда не уйти.

-- Наш плот не должно далеко унести перевернутым.

-- Может, и застрял, -- соглашается он.

-- Что это у тебя, Василий, с нижней губой?

-- Опухла что-то...

-- Да ведь ты ее изжевал! Зачем это?

-- Сам не знаю. Кажется, будто трубка в зубах.

Я отрезаю ватный кусок от полы фуфайки, кладу ему в рот и только теперь вижу его поседевшую за ночь голову. Лицо сморщилось, на лбу глубокие борозды, точно сабельные шрамы, нос заострился. В глазах выражение ужасающего безразличия, как у мертвеца. Меня это пугает.

Небо безоблачное, синее-синее. На курчавый кант правобережной скалы упали первые лучи восхода. Все засверкало чистыми красками раннего утра.

Василий лежит на мокром камне, следит, как с верхних уступов спускаются в глубину ущелья первые лучи. Временами он переводит взгляд на облачко, застрявшее посредине синего неба... А сам жует ватный лоскут.

-- Покурить бы, -- просит он.

-- Потерпи немного. Солнце пригреет, я высушу бумагу, табак, и ты покуришь.

Вот и солнце! Я чувствую его теплое прикосновение, вижу, как лучи, падая в воду, взрывают ярким светом кипящую глубину переката. Не последний ли день? Я хочу встретить его спокойно. Ах, если бы можно было вытянуть ноги!..

Чтоб отвлечься от мрачных мыслей, вытаскиваю из кармана кусок лепешки, пригибаюсь к Василию. Он покорно откусывает мокрые краешки и долго жует. Его лицо от работы челюстей перекашивается и еще больше морщится.

Я обнимаю Василия. Вместе теплее. Сидим молча. Движение требует меньше усилий, чем слова. "Стоит ли сопротивляться?" -- и я вздрагиваю от этой страшной мысли.

-- Глянь, дождевая туча ползет! -- сокрушенно говорит Василий.

Я поднимаю голову. Брюхастая туча высунулась из-за скал, заслонила полнеба. Ее передний округлый край снежно-снежно-белый, весь освещенный солнцем. А нижний свинцовый, и от этого, кажется, что туча перегружена.

-- Она пройдет стороной, не заденет, -- стараюсь успокоить больного.

И вдруг могучий удар грома потрясает твердыню скал от подножья до верхних зубцов. Даже перекат, оглушенный разрядом, казалось, замер. Словно в испуге, затрепетала одинокая лиственница на ближнем утесе, и со свистом пронесся за кривун табунчик куличков. В глазах Василия страх. Он сглотнул нежеваные крошки, долго смотрел на меня в упор, ждал ответа, как приговора.

-- Не тревожься, Василий, -- говорю, -- туча пройдет стороной.

-- Нет, не обманывай. Плыви, пока нет дождя. Но не бросай меня живым на камне.

Я не знаю, что сказать.

Его угловатое лицо становится изжелта-бледным. Обескровленные, как у тифозника, губы бессильно шепчут:

-- Дождь будет, ради наших детей плыви...

Бесполезно возражать. Мне становится страшно при мысли, что я ничем не могу помочь ему. А лицо все больше блекнет. Он стонет. Как тяжело ему прощаться с жизнью!

Я укладываю Василия себе на ноги и сижу молча. Теперь наше существование зависит от туч. Пронесутся они мимо, и мы будем обречены на ужасную, медленную смерть. Если же тучи разразятся проливным дождем, тогда поднимется вода, слижет нас с камня, упрячет в глубине водоема. При мысли, что это может случиться через час-два, меня охватывает страх, я теряю самообладание...

Больной прижимается ко мне головою. Рот у него полуоткрыт. Он силится сложить какие-то слова, губы кривятся. Я запихиваю ему в рот остаток лепешки, не могу слышать его голос, видеть его отчаяние. Чувствую, на мои руки падают горячие капли. Он плачет и медленно жует.

От туч в ущелье потемнело. Издалека неумолимо надвигается на нас рокот непогоды. Налетает ветер. Он выносит из-за кривуна белую чайку. Глубокими вздохами наплывает на нас ее одинокий крик. Видим, как взмывает она над бурунами. Все ближе и ближе. Вот птица уже над нами. Падает на гребни волн, исчезает в текучих буграх, и снова холодный ветер качает ее. Она кричит, предупреждая нас о ненастье.

"Кии-е... кии-е..." -- все дальше и дальше уплывает тревожный крик вестника бури.

Ветер вдруг переменился, задул яростнее. Свинцовая туча надвинулась. За отрогами, по верховьям Маи, хлестал дождь, сопровождаемый раскатами грома. Сразу резко похолодало, словно распахнулись двери гигантского ледника. Гул нарастал, мешался с ревом переката. Что-то заговорщически копилось над нами в небесной черноте.

Не могу избавиться от страха. Я, как слепой щенок, не знаю, куда уползти от него. Страх диктует: брось Василия, спасайся сам. Но руки ловят больного, прижимают к груди... и ко мне возвращается разум. Призываю на помощь мужество, хочу встретить спокойно свой конец.

-- Дождь! -- говорит Василий, и его начинает всего трясти.

Черное небо залохматилось, распахнулось глубоченной бездной, и на землю с тяжелыми разрядами свалились потоки дождя. Молния рвала тучи. Промежутки между холодными вспышками и грохочущими раскатами становились все короче. Грозная стихия завладела ущельем. Налетевший ураган вздымал буруны, и скалы отвечали ему низкой октавой.

Василий пугливо вздрагивает от каждого удара грома, жмется ко мне, скребет заскорузлыми пальцами шероховатую поверхность валуна, ищет опоры, чтобы подняться.

-- Дождь пройдет... пройдет стороною! -- упрямо кричу я.

-- Вода прибывает, ты видишь? -- и он нацеливается на меня исступленным взглядом.

-- Немножко, кажется, прибывает.

-- Ну чего ты ждешь, плыви, может, спасешься, -- и голова Василия беспомощно виснет.